Габриэла Мистраль - Избранная проза

-- Тебя собрали наспех из разных частей! -- говорит ему голубка, считая, что она -- воплощение цельности.

-- Хорошо, что подкрасили розовым твои лапки, а то была бы похожа на долгий белесый зевок. Тоска -- смотреть!

Однажды чьи-то дети заговорили при нем о саламандрах -- дочерях Огня. Фазан прислушивался с большим интересом. Но ему -- увы! -- так и не довелось их увидеть... Вот и досадует, глядя на свою блеклую невзрачную подругу. Что за морганатическая супруга ему досталась!

Если в Парк когда-нибудь приведут равную ему, -- рожденную от Огня, -он сразу обручится с ней в сиянии фейерверков страсти. Но прекрасной саламандры все нет и нет, и он потихоньку стареет возле своей неказистой подруги.

Но вообще-то фазан втайне считал, что его внимания достойна только Вечерняя Заря. Он не раз видел, как она, израненная, вся в крови, падала там, за дальними деревьями, роняя алое яйцо, которое растекалось по краю неба.

Фазан негодовал, глядя, как она каждый вечер безропотно приносит себя кому-то в жертву. Но однажды его осенила мысль, что Вечерняя Заря -- его мать.

С той поры он всем сердцем любит Зарю, и на исходе дня, волнуясь, смотрит на нее сквозь каштаны...

А когда она падает, всполошенно кричит, будто рвется подхватить, спасти окровавленную Зарю, когда она срывается с верхушки высокого дерева.

Но прекрасная незнакомка, настоящая Королева Цвета, никогда не поднесет ему алое яйцо, никогда не положит раскаленный округлый огонек в глубокое гнездо.

Когда фазан упрекает свою супругу за то, что она -- вся тусклая, блеклая, та ему тихо отвечает:

-- Представь, что с нами бы стало, будь мы оба такими огненными? Тебе для алого буйства достанет одной твоей грудки, но временами и ей нужно остудиться возле меня. Не стать я твоей супругой, все курочки вокруг считали бы, что ты -- заколдованный, порченный, а глянут на меня, какая я, и безо всякого страха подпускают тебя, чего им не породниться со мною?

Боже! Что такое этот фазан?

Когда-то Цвет, а не Форма главенствовали в нашем мире. И нельзя было на него налюбоваться. Он весь переливался, дробился разноцветными бликами, как море... Но, вращаясь и вращаясь, он постепенно остывал. Теперь оттого мира остались лишь осколки, разлетевшиеся в разные стороны: фазаны, королевские павлины, рдеющие гранаты...

Но может статься, что Тот, кто сотворил Цвет, вернет ему главенство в нашем мире, и тогда все снова займется огнем: заалеют лебеди, голубки, и белый орел. И весь мир обернется золотистым фазаном с алой грудкой.

Перевод Э.Брагинской

Ива

То, что я живу в глубокой печали, -- это выдумка сентиментальных людей. Вот тополь, он устремлен к небесам, ну а я -- к воде! Мне нравится, что она всегда живая, что скользит, как ангел в своем длинном одеянии, и что в прудах ее теплая грудь меня согревает.

Я погружаю в воду свои ветви и кончиками пальцев узнаю ее, прислушиваюсь к ней...

Молю вас, не срезайте мои ветви, что касаются воды, это же все равно, как если бы кто-то вдруг взял и оттолкнул лицо, которое вы осыпаете поцелуями.

Пальма, вскидывая вверх распахнутые, счастливые руки, наслаждается воздухом, а я -- упиваюсь водою.

Она уходит, уходит, но она -- всегда со мной.

В ней живет мое дитя, моя дочь -- еще одна ива, только она темнее, задумчивее меня и я не вижу ее во весь рост. А порой она вдруг переливается лиловыми бликами...

Наклоните меня пониже, еще, еще, вот так, чтобы я могла ее разглядеть всю. Как мне мешает моя голова, да и воздух -тоже! Если бы прилечь на гладь воды, как это делают гибкие травы, и прижаться к ее щеке, как нимфы, я бы стала совсем счастливой.

Перевод Э.Брагинской

Королевская пальма

У королевской пальмы, яростно устремленной к солнцу, самый прямой ствол на свете. Лишь она умеет так наслаждаться солнечными лучами. Лишь ее оголенный стан они так щедро омывают. В полуденные часы кажется, что это -огромный пестик, покрытый темно-рыжей пыльцой.

Пальма -- точно венецианский бокал, из этих, на очень длинной ножке, которую венчают короткие надрезы. Листья в самом верху образуют широкую чашу, безупречную и поразительно чуткую ко всему. Ветер упоенно слушает в ней самого себя. Временами раздаются сухие хлопки, словно кто-то бьет в тугие просоленные паруса. Порой в мягком ветре возникает немолчный смех, а то вдруг все наполняется невнятным шушуканьем, ропотом женской толпы.

В затишье, когда воздух недвижен, пальма покачивается медленно, точно мать, убаюкивающая ребенка. Верхушка пальмы напоминает мне подол широкой женской юбки, как многие вещи на свете!