Антонин Ладинский: Собрание стихотворений

В.В. Вейдле придерживался противоположной точки зрения: «Его поэзия не похожа на чахоточное растение, погибающее в прокуренной комнате от недостатка воздуха и света. Напротив, она вызывает образ распахнутого окна, открытого всем шумам, запахам и краскам мира. Каждое стихотворение, даже самым своим ритмом, дает впечатление устремленности вперед, так что первая строчка знаменует как бы отталкиванье от земли, а последняя — не возвращение вспять, но продолжающийся, уже неуследимый взлет в безграничные и бессловесные пространства. В ту неназываемую даль поэт не пытается проникнуть; ему довольно этого пролетания, ей навстречу, над дальними странами, морями, над пестрыми чувствами людей.

Поэзия такого склада может довольствоваться словесной тканью, где не каждый стежок положен одинаково расчетливо и не каждое слово вполне незаменимо на своем месте. Читая Ладинского, мы не задерживаемся на отдельной строчке, на отдельном образе, но прежде всего воспроизводим то общее стремительное движенье, которым проникнуто каждое его стихотворение. Однако и словесная разборчивость его усилилась по сравнению с первыми книгами. Искусство его стало одновременно более сосредоточенным и более непринужденным. “Географическая поэма” и “Александр” в этом смысле особенно показательны. Тут намечается самое необходимое Ладинскому: откидывание в самой поэзии, а не только в ее темах, последних остатков того, “что считается нормальным, благоразумным бытием”, дабы от ее имени были сказаны прекрасные строки» (Современные записки. 1939. № 68. С. 470).

Еще более резко выделил Ладинского из сверстников Александр Перфильев: «Из новых поэтов зарубежья А. Ладинский является наиболее ярким и талантливым представителем парижской группы, выросшей за последние пятнадцать-двадцать лет под эгидою таких больших мастеров, как Вл. Ходасевич и Г. Адамович. Но, сохраняя больше внешнее, чем внутреннее влияние мэтров, Ладинский своим тонким чутьем, никогда не обманывающим талантливых людей, очень скоро почувствовал, что вынужденная благородная сдержанность мэтров, блюдущих чистоту русской поэзии за рубежом, у молодежи легко может выродиться в сухость и нетерпимую узость, делающую целую группу талантливых писателей скорее похожими на политическую партию, чем на содружество людей искусства. <���…> Ладинский — приятное исключение из общего правила. Он не ноет, не плачет, не жалуется. Он бодр или старается быть бодрым. Его грусть тонка и завуалирована иронией. Не той убийственной иронией большинства, после которой хочется взять веревку, с чувством намылить ее и повеситься, а легкой насмешкой над суетностью мира, прощающей ему его несовершенства. <���…> Это желание казаться беспечным, сохранять душевную мудрость, улыбаться там, где другие ноют, — проходит через весь сборник. И даже в стихах о России у Ладинского нет надгробного рыдания» (Для вас (Рига). 1939. 4 июня. № 23 (287). С. 28).

103. «Не надо грузными вещами…»— Последние новости. 1935. 27 июля. № 5238. С. 4. С дополнительной 4-й строфой: «Не дом, а комната в отеле, / С романским видом из окна, / Прогулка ранняя без цели, / В музее Рим и тишина…»

104–106. Новая Америка— Круг. № 1. 1936. С. 120–122. С разночтениями в строках 7 («Жизнь — бурное море. Как Ноев ковчег каравелла»), 9 («Но время течет не рекой, а гигантским потоком»), 11 («Уже он в кипящей геенне, отверженный роком»), 32 («В сравнении с лавром и бронзой квадриг?»), 37–38 («Терзает, как червь, после зрелищ сомненье. / Кто прав? Судия или тот человек?»), 40 («Рождается новый неслыханный век…»), 59 («По графику точных стенных расписаний»), с дополнительными строфами после 9-й строфы («И спичка горящая есть катастрофа, / Так гибнут миры электронных природ. / И бабочка, что на булавке, — голгофа. / Расходится в полном молчаньи народ») и 11-й («Едва возникают его очертанья, / Не то небоскреб, не то корабли. / Над новой Америкой солнце в сияньи / Восходит из зимней морозной земли»).

107. «Где теперь эти тонкие смуглые руки…»— Современные записки. 1937. № 64. С. 163.

108. «Как нам не надоело это…»— Современные записки. 1936. № 61. С. 158–160. С дополнительной 1-й строфой: «Все книжное: дома и флаги, / И падает бумажный снег / На мир картона и бумаги: / В бумажном мире человек».

110. «Прислушайтесь к органу мирозданья…»— Современные записки. 1935.№ 59. С. 199. С дополнительной 4-й строфой («И только ты, с природою в разладе, / Никак не можешь с нею спеть дуэт, / Стихи читаешь на земной эстраде / О небесах, которых больше нет») и разночтениями в строках 2 («К стеклянной музыке небесных сфер»), 11–12 («Старайтесь, дети, уловить по слуху, / Как бьется атлантический прибой»), 13–16 («Но, кумушки, нельзя ли ради мира / О маленьких делишках помолчать: / И мы ведь ловим музыку эфира, / Поющим ангелам нельзя мешать»); 2-я и 3-я строфы переставлены местами.