Но ты вошла, ничтожная песчинка,
Вонзилась в летаргический покой,
Как шпага в грудь во время поединка,
Направленная опытной рукой.
Подобной жгучей и колючей болью
Терзает рак больничную кровать…
Какой дурак посмеет мне любовью
Вот эту вивисекцию назвать!..
Кромешной ночью и прозрачным утром
Среди подводной допотопной мглы
Я розовым и нежным перламутром
Твои смягчаю острые углы.
Я не жалею блеска золотого,
Почти иконописного труда…
И вот уже жемчужина готова,
Как круглая и яркая звезда.
Сияешь ты невыразимым светом
И в Млечный Путь уходишь. Уходи.
На все слова я налагаю вето,
На все слова, что у меня в груди.
В таких словах и львиный голос Лира —
И тот сорвется, запищит, как чиж…
Ты в волосатых пальцах ювелира,
Ты в чьем-то галстуке уже торчишь.
Я, думаешь, ревную? Что ты, что ты,
Ни капельки, совсем наоборот:
Пускай юнец пустой и желторотый
Целует жадно твой карминный рот.
Пускай ломает ласковые пальцы.
Ты погибаешь по своей вине,
Ведь жемчуг — это углекислый кальций,
Он тает в кислом молодом вине.
Так растворяйся до конца, исчезни
Без вздохов, декламации и драм.
От экзотической моей болезни
Остался только незаживший шрам.
Он заживет. И всё на свете минет.
Порвутся струны и заглохнет медь.
Но в пыльной раковине на камине
Я буду глухо о тебе шуметь.
Воркута. Июль 1946 г.
«Было всё. На всяческие вкусы…»
Было всё. На всяческие вкусы
И под всякий аккомпанемент.
Рассыпались шпильки или бусы
В самый патетический момент.
Было всё. Испытанные трюки,
Необыкновенные слова.
Крыльями раскидывались руки,
Запрокидывалась голова.
Было всяко. Было и до хруста
Всех костей, и вздохи на луну.
Было по Шекспиру и по Прусту,
Было даже по Карамзину.
Были соловьи и кастаньеты,
Постоянный пафос перемен,
Губы Джиоконды, плащ Джульетты,
Ноги загорелые Кармен…
Воркута, ок. 1946 г.
Елене Ивановне Меленевской
Прощайте, прощайте!.. Беснуется пес на цепи
И фыркают кони. Ворота распахнуты. Трогай.
Цыганскую песню поет колокольчик в степи.
Как в старом романсе, пылит столбовая дорога.
Прощайте, прощайте!.. Последний сверлящий свисток.
На грязном перроне отчаянно машут платками.
И поезд, качаясь, уходит на Дальний Восток,
Печально стуча по мостам на Оке и на Каме.
Прощайте!.. Исчезли уже берега за кормой.
Над реями трепетно реют красивые флаги.
Прощайте!.. Никто никогда не вернется домой
Из чайных Шанхая, из шумных притонов Малаги.
Гремя, как поднос, опрокинулся аэродром,
И Бахом рыдает орган ураганного ветра.
Прощайте!.. Вопрос о прощанье поставлен ребром:
Разлука на скорости до пятисот километров…
Я столько оставил в Париже, в Мадриде, в Москве,
Я в разных подъездах такие давал обещанья,
Я с жизнью прощался на выжженной солнцем траве,
Так что для меня и привычней, и проще прощанья!
Прощай, дорогая. Бессмысленно смейся. Живи,
Покорно врастая в лубки неуклюжего быта.
Немного горюй о потерянной этой любви,
Как в детстве своем горевала над куклой разбитой.
А если я встречусь с тобой и на прежних правах
О прежней любви захочу говорить по привычке,
Не слушай. Кто знает, что будет заметней в словах:
Большая любовь или очень большие кавычки.
Прощай же. Без ветра, без моря, без рельс, без дорог
И даже без слез. Но в стихах этих горьких и строгих
Я громкую гордость бросаю тебе на порог…
Всегда спотыкайся теперь на пороге!
Воркута, 1948
От того ли, что и здесь, под Москвой, моя комната похожа на скворешницу и тоже загромождена картинами, книгами и по привычке не разобранными чемоданами; от того ли, что задумчивая спутница всех моих скитаний — Казанская Богородица и здесь смотрит на меня из угла с тем же, давно знакомым, умильным византийским кокетством; от того ли, наконец, что я впервые за месяц — один, и только теперь превращается в усталость сокрушительная радость этого последнего путешествия; грохот колес, рев тормозов перед станцией, подобная чистилищу пустота границы с архангелами в древних богатырских шлемах, пылающих сошедшей на землю звездой, и снег, кружащийся над русским полем, и забытая, сладострастная музыка бескрайнего горизонта, несущаяся за отогнутой на рассвете грязной шторой спального вагона, и действительно сказочная столица прозаического и выдуманного государства, воистину похожего и на воплощенный рай и на скучный ад лубочных монастырских изданий… Не знаю отчего. Но знаю, что только сегодня, сейчас, когда неслышно шагает за стеною краснощекий, большевистский мороз, я в первый раз безнадежно вспоминаю свой последний привал в том мире, подрисованный июль вежливой капиталистической природы.
Читать дальше