Семен Надсон: Стихотворения

Лирика Надсона должна восприниматься сегодняшним читателем как неотъемлемая часть духовной атмосферы тех далеких лет. «А не хотите ли ключ эпохи, — писал О. Мандельштам о сборнике стихов Надсона, — книгу, раскалившуюся от прикосновений, книгу, которая ни за что не хотела умирать и в узком гробу 90-х годов лежала как живая, книгу, листы которой преждевременно пожелтели, от чтенья ли, от солнца ли дачных скамеек, чья первая страница являет черты юноши с вдохновенным зачесом волос, черты, ставшие иконой? Вглядываясь в лицо вечного юноши — Надсона, я изумляюсь одновременно настоящей огненностью этих черт и совершенной их невыразительностью, почти деревянной простотой. Не такова ли вся книга? Не такова ли эпоха?» [9] Мандельштам О. Э. Книжный шкап//Мандельштам О. Э. Шум времени. — Л., 1925.— С. 21. Теснейшее переплетение «книги» и «эпохи» заставляет нас пристальнее вглядеться как в творчество Надсона, так и в его судьбу.

Написать биографию Надсона нелегко, хотя сложность этой задачи весьма специфическая. Она не в том, что мало известны факты, нет, — жизнь Надсона вся как на ладони: дневники, письма, воспоминания представлены в изобилии. Трудность в другом: под пером ревностных поклонников биография Надсона обратилась в подлинное житие, некий канонический текст, неизменными составляющими которого стали трагическая судьба, горький сиротский хлеб, неизлечимая болезнь, фельетоны Буренина и смерть-избавительница. Возникновение этих клише имеет историческое объяснение: ранняя смерть Надсона, чувство вины перед юношей, грубость полемических наскоков Буренина, тогда еще бывшая в новинку и омрачившая его последние дни, — все это заставляло друзей и почитателей заострять некоторые подробности его биографии в укор современникам, чтобы, по меткому слову Е. Баратынского, «живых задеть кадилом». Постепенно составляющие этой биографии стали обращаться в канон, окостеневая вместе с полемическими преувеличениями. Потом пришли ниспровергатели Надсона, от которых его приходилось защищать, — и опять полемика мешала той и другой стороне беспристрастно разобраться в судьбе поэта. А потом Надсона попросту забыли — и опять биография осталась в неприкосновенности. Вот почему сегодняшний биограф вынужден начинать с разрушения устоявшихся представлений: ведь факты, имеющиеся в его распоряжении, противоречат расхожим клише из канонического жития.

Все без исключения биографы Надсона начинали со слов об его трагической судьбе. Но необходимо дать ясный отчет, что значит в данном случае «трагическая». Было ли в жизни Надсона хоть что-нибудь подобное тому, что испытал в своей жизни М. Горький или кто-нибудь из писателей-разночинцев, обреченных с первых шагов бороться за существование, выпадали ли на его долю жизненные невзгоды, сопоставимые с теми, что пришлось пережить П. Ф. Якубовичу, поэту-народнику, за плечами которого были и заключение в Петропавловской крепости, и Акатуйские рудники? Подобных испытаний в жизни Надсона не было, хотя назвать ее счастливой также вряд ли возможно.

Родился Надсон 14 (26) декабря 1862 года. «История моего рода до моего появления на свет, — писал он в автобиографии, — для меня — область, очень мало известная. Подозреваю, что мой прадед или прапрадед был еврей. Деда и отца помню очень мало» (с. 3). Сведения об отце были столь смутными потому, что он умер в лечебнице для душевнобольных, когда мальчику не исполнилось и двух лет. Сестра Надсона, Анна Яковлевна, была моложе на полтора года и родилась уже после смерти отца. Родственники со стороны отца не принимали участия в судьбе детей; их дальнейшая жизнь связана с родней со стороны матери. Антонина Степановна происходила из состоятельной дворянской семьи Мамонтовых (до революции фамилия Писалась как Мамантовы). Родня была не слишком довольна ее браком, и это наложило некоторый отпечаток на отношение к будущему поэту.

Надсон был ребенком слабым и потому избалованным. «В семье, до смерти матери, — вспоминал он, — я был маленьким чудом и маленьким деспотом. Мать меня любила до безумия. Я был болезненный, впечатлительный ребенок, с детски-рыцарскими взглядами, благодаря раннему чтению и идеализму матери» (с. 5). После смерти первого мужа личная жизнь матери складывалась неудачно: сначала она жила в качестве экономки и домашней учительницы в семье некоего Фомина в Киеве, потом, рассорившись с хозяевами, вынуждена была прибегнуть к помощи братьев и переселиться в Петербург к одному из них, Диодору Степановичу. Затем последовал новый неудачный брак с драматическим финалом: муж в припадке умопомешательства покончил жизнь самоубийством. Оставшись опять без средств к существованию и не имея возможности добывать их самостоятельно из-за туберкулеза, мать вынуждена вновь прибегнуть к помощи братьев и переехать ко второму из них, Илье Степановичу. Умерла она, оставив на попечение братьям сына и дочь, которых те «поделили» между собой. Дети выросли в разных семьях; опекуном Надсона был дядя Илья Степанович. Мальчик одиннадцати лет остался сиротой, но о том, что в его биографиях называют «тяжелым сиротским детством», следует сказать несколько слов. Начнем с признания Надсона, который писал в «Автобиографии», что ему «…жилось неважно у дяди, хотя он и тетка по-своему меня очень любили и только из врожденной сдержанности не хотели обнаруживать своих чувств, а я привык ко всеобщему поклонению. Холодность между мной и семейством дяди прогрессивно увеличивалась, в особенности в последние годы моего пребывания в гимназии, когда мои идеалы и взгляды стали резко отталкивать меня от военной службы, в которую прочил меня дядя» (с. 5). После смерти матери ребенок остается в семье совершенно иного склада: суховатой, сдержанной, рационалистичной. Избалованный матерью, Надсон нелегко расставался с привычками детства. К нему здесь относились строго и требовательно, придавая мало значения всякого рода сантиментам. Но при этом — надо отдать справедливость родственникам — Надсон содержался наравне с родными детьми — Васей и Катей Мамонтовыми, обществом которых будущий поэт в детстве очень дорожил [10] Дружба с Васей Мамонтовым была прервана соперничеством на почве любви к Н. М. Дешевовой, рано умершей девушке, к которой обращены многие стихи Надсона. . Читая дневники Надсона этих лет, заботливо изданные теми, кто неустанно твердил о трагической судьбе поэта, видишь жизнь очень спокойную, полную довольства и заботы, но конечно же не лишенную и, выражаясь современным языком, сиротских комплексов. «Дядя всегда рассудительно-холоден со мною, — записывает в дневнике Надсон 31 октября 1877,— тетя — ласкова, но как-то особенно, сдержанно. Я не жалуюсь, так как жаловаться нечего. Я доволен своим положением и сознаю, что в других руках я не имел бы ни таких материальных выгод, ни того лоска и некоторой доли светскости, которые вынесены мною из пятилетнего пребывания у тети и дяди […] Кроме того, Катя относится ко мне с участием, Вася так же, чего же более?» (с. 100). Или запись от 11 июня 1880 года: дядя и тетя «…восемь лет кормили меня и доставляли мне не только необходимое, но даже нередко и роскошь: я бывал в театре, я имел возможность читать книги, мне давали деньги на папиросы… Я не шучу: я благодарен, глубоко благодарен и лучше кого-нибудь другого знаю, что это была милость, и что делать это были не обязаны. Но легче ли мне от этого? Я не умер с голоду — а чувства, теплого чувства любви и тогда не знал, и теперь не знаю. Может быть, я в этом сам виноват: я стыдился выражать свою привязанность. Но меня не переделать» (с. 170). Как видим, требования воспитанника были не из легких: он ждал от родни той же безумной любви, к которой приучила его мать.