Егор Исаев: И век и миг... [Стихотворения и поэмы]

В предчувствии того огня
Болят все кладбища — скажи —
Окопы все и рубежи,
Болят на весь двадцатый век,
Как перед бурей у калек
Болят обрубки ног и рук…

Нельзя, скажи, на третий круг,
За крайний край, за Рубикон
Нельзя!

И это — как закон,
Как просьба всех корней и губ.
Квадрат огня, теперь он — куб,
Теперь он больше, чем сама
Земля,
И больше, чем с ума
Сойти — сойти за ту черту,
Где бездна ловит пустоту,
Где шар земной — как не земной,
Не шар — а череп под луной.
Летит — безбров, безглаз, безнос.
И — не червя… Такой прогноз
Прими как SOS, как наш набат,
Опереди крылатый ад
И упреди как наш посол.
А явь ли это или сон? —
Не так уж важно. Важен мир,
Как первый твой ориентир,
Держись его по ходу звёзд.
Тебе опорой — лунный мост
С материка на материк,
Иди давай, иди, старик,
И твёрдо знай: не подведёт…»

И — представляете — идёт!
В одном лице — отец и сын,
Всем исполинам исполин,
В одном лице — жених и муж,
В одном родстве на весь Союз.
Идёт над бездной,
Под луной.
Четыре ветра за спиной
В порыве парусных веков —
Походка легче облаков,
И ход стремительней луча,
А сбоку правого плеча,
На удаленье небольшом
Звезда полярная с ковшом
По ходу вечности на вест
Перстом указывает: есть,
Есть, есть он, двадцать пятый час!

Уже давно фонарь погас
На башне Эйфеля, давно
Биг-Бен дозорное окно
Не поднимал из-за спины
И сам давно сошёл с волны…

И вот уж, вот — левей, правей —
Под своды бронзовых бровей
Вплывает мощно берег тот…

Солдат честь флагу отдаёт
По форме всей и лишь потом
Спокойным шагом входит в дом,
Опередив на шаг рассвет:

«Прошу прощенья, президент,
Что рано потревожил вас.
Такой уж, извините, час —
Час памяти. А кто я есть,
Как видите, из бронзы весь,
И никаких таких камней
Вот здесь, за пазухой моей.
Я — чрезвычайней всех послов
И с вами говорю со слов
Не только наших — ваших всех,
Кто под траву ушёл, под снег,
Ушёл за всех живущих вас.
Я двадцать миллионов раз
Там, в полосе военных лет,
Убит.
А это, президент,
Не просто цифра в семь нулей.
Представьте в памяти своей —
За миллионом миллион —
Всех тех, кто был испепелён,
Расстрелян иль ушёл ко дну…
Представьте всех по одному,
Не в общем свете бытия,
А как своё в момент бритья
Лицо,
И где-то за лицом
Себя представьте мертвецом
Все двадцать миллионов раз.
Представьте: землю рвёт фугас.
Не чью-то там, а вашу,
Здесь,
И кровь течёт фронтально, взрезь.
Ни чья-то там, ни где-то там,
А тут, по этим вот цветам,
Течёт и вдоль и поперёк…

Представьте: Хьюстон и Нью-Йорк
Лежат в руинах, как тогда
Лежали наши города,
Не два — а сотни городов.

Представьте: миллионы вдов,
Как муж,
Как детям их — отец…
И перестаньте ж наконец
Перед лицом моей страны
Махать во имя Сатаны
Ракетно-ядерным крестом…
Я не один прошу о том.
То — просьба всех корней и губ:
Квадрат огня, теперь он — куб,
Теперь он больше, чем сама
Земля,
И больше, чем с ума
Сойти — сойти за ту черту,
Где бездна ловит пустоту,
Где шар земной как не земной,
Не шар, а череп под луной,
Как с плеч, летит сквозь чёрный ад.
То просьба ваших же солдат,
Тех, что в Европе полегли
От родины своей вдали.

Внемлите им как президент.
А сон ли это или нет? —
Судите сами. Мне пора».

Играет в парке детвора.
Шумит листвой зелёный вал,
А он стоит, как и стоял,
Тот славной памяти солдат
Из бронзы с головы до пят,
В деснице — молния меча,
Девчонка та же — у плеча,
И небо вечности у глаз.
Есть, есть он, двадцать пятый час.

Как эхо выстрела — в поля,
За кругом круг:
— Убил охотник журавля! —
Разнёсся слух.
— Убил!.. Убил!.. — весь небосвод
Кричал о том.
А как убил, охотник тот
Уже потом
Всё рассказал.
Он говорил
Не как всегда,
А всё курил, курил, курил,
Как ждал суда.
В дыму повинные слова —
Картуз, пиджак…

— Ведь надо ж так, Лексаныч, а?
Ведь надо ж так.
Убил!
За что, не знаю сам,
Сорвал с крыла,
А он и сердцу и глазам
Родней орла
И ближе памятью своей.
Не прав — поправь.
Артист, конечно, соловей,
А он, журавль,
Трубач!
Окликнет с высоты,
С макушки дня —
И вдруг почудится, что ты
Свояк, родня
Всему, что есть. И эта грусть
Не потому ль,
Что ты однажды пал за Русь
От стрел, от пуль
И вот опять поднялся вдруг
К труду, к добру…
Ведь вот какая сила, друг,
В его «кру-кру».