Иоганн Гете - Герман и Доротея

«Матушка, — вымолвил Герман, смутясь, — вы меня изумили».
И торопливо смахнул благородного чувства слезинку.
«Как! Ты плачешь, сыночек? — воскликнула мать, растерявшись. —
Это мне внове, таким я тебя никогда не знавала.
Что тебе сердце теснит? Что заставило нынче под грушей
Уединенья искать? Отчего на глазах твоих слезы?»

Тотчас собой овладев, отозвался, юноша честный:
«Вправду, сердце из камня у тех, кто не чувствует ныне
Жалости к бедным скитальцам, лишенным защиты и крова.
Истинно, тот безрассуден, кто в тяжкую эту годину
Не помышляет о благе отчизны и собственном благе.
То, что сегодня я видел, что слышал, запало мне в душу.
Вот я сюда и забрался и вижу простор беспредельный,
Где, горизонт застилая, раскинулись тучные нивы,
Вижу, как гнется пред нами сверкающий золотом колос,
Как обещают плоды в кладовые до крыш понабиться,—
Только, увы! Недалеко враги! И хоть Рейна стремнины
Нам и защита, но что и воды и горы народу
Этому страшному, — он, словно туча грозовая, мчится,
Ибо они заодно молодых и старых сзывают
И устремляются массой несметной вперед. Этим толпам
Смерть нипочем: прибывают и ломят рядами густыми.
Смеем ли мы в эту пору в покое сидеть за стеною
Наших домов, полагая спастись от общего горя?
Милая матушка, если б вы знали, как мне досадно,
Что при наборе и нынче я в рекруты не был зачислен
По настоянью сограждан. Все так: единственный сын я,
Наше хозяйство обширно, и наши занятья полезны,
Только не лучше ли было б стоять мне сейчас на границе,
Чем у себя в дому ожидать цепей и бесчестья?
Да, мне и разум твердит, я и в сердце своем ощущаю
Силу и смелый порыв затем, что готов для отчизны
Жить и пожертвовать жизнью, других ободряя примером.
Право, если б собрать воедино юношей наших
И на границу отправить, они б за себя постояли.
И не посмели б враги попирать нашу милую землю
И на глазах у нас расхищать урожай изобильный,
Женщин наших неволить и гнать мужей, как скотину.
Видите, матушка, я поумнел, заглянув себе в душу.
Без промедленья свершу, что кажется мне наилучшим,
Ибо иной тугодум не всегда выбирает удачно.
Знайте же: я домой не вернусь, а прямо отсюда
В город направлюсь и там предложу военным в услуги
Эти вот руки и грудь, чтоб они послужили отчизне.
Пусть убедится отец, присуще ли мне благородство
И не стремлюсь ли к тому, чтоб выше ступенью подняться».

Тут дальновидная мать с укоризною молвила сыну,
Тихие слезы у ней на глаза навернулись невольно:
«Что это в сердце твоем и в тебе, мой сын, изменилось,
С матерью не говоришь, как, бывало, всегда говорил ты —
Прямо, от чистого сердца ей помыслы все открывая;
Если бы кто посторонний подслушал тебя, то, бесспорно,
Он похвалил бы решенье твое за порыв благородный,
Будучи сам увлечен возвышенной речью такою.
Я же тебя лишь могу порицать, ибо знаю поближе:
Думаешь ты о другом и от матери сердце скрываешь.
Знаю, тебя привлекают не трубы, и не барабаны,
И не мундир щегольской, чтобы им восхищались девицы,
Ибо твое назначенье, хоть мужеством ты не обижен,
Все же свой дом охранять и мирно возделывать поле.
Вот и ответь мне открыто: зачем ты на это решился?»

«Матушка, здесь вы ошиблись, — ответствовал Герман спокойно.—
День не приходится на день. Становится юноша мужем.
Часто в тиши он скорей созревает для дела, чем в этой
Дикой и шаткой жизни, что юношей многих сгубила.
Хоть от природы я смирен и тих, но исподволь сердце
Всякое зло и неправду сильней презирать научилось
И разберется во всем, что в мире теперь происходит.
Так же руки и ноги мои в труде укрепились.
Все это чувствую ясно, и в этом я твердо уверен.
Вы укоряли меня не попусту, матушка, ибо
Правды в словах моих половина и столько ж притворства.
Чистосердечно признаюсь: меня из отцовского дома
Вовсе не голос тревоги зовет и не мысли благие —
Родине стать оплотом, врагу-супостату — грозою.
Это все были слова; говорил их затем, чтоб вернее
Скрыть от зоркости вашей в душе накипевшее чувство.
Лучше оставьте меня: если сердце это напрасным
Чувством полно, то пускай и жизнь понапрасну проходит,
Ибо вполне я уверен, что, личным сколько ни жертвуй,
Только себе повредишь, если к общему все не стремится».

«Что ж, продолжай, сынок, — прозорливая мать отвечала,—
Все ты мне должен открыть до мельчайшей подробности, Герман,
Ибо мужчины пылки и видят лишь цель пред собою,
А затрудненья подчас совращают пылких с дороги.
В женщине хитрости больше, она не забудет о средствах,
Хоть бы окольным путем, а желанного все же добьется.
Вот и признайся мне, Герман, о чем ты печалишься нынче,
Что на себя не похож, — от волненья совсем раскраснелся,
И на глаза вот-вот навернутся жаркие слезы».