Александр Новиков - Уличная красотка

Она несла себя легко,
Как белый парус по толпе.
Толпа сворачивала головы ей вслед.
Но ни о чем и ни о ком
в губах ее висел напев,
И разминуться было б нам — так нет.

Локон ее волос ласковой белой змеей
Мне угодил на плечо.
Локон ее волос только задел,
Но до сих пор горячо.

Все было так. Все было здесь.
Так романтично и давно.
Все как под музыку из глупых оперетт.
И про меня, и про нее —
все оборвалось, как кино.
Нам посмотреть его хоть раз еще… Но нет.

Локон ее волос ласковой белой змеей
Мне угодил на плечо.
Локон ее волос только задел,
Но до сих пор горячо.

Глаза промчались мимо глаз,
Хоть — не слепой. И — не слепа.
Нырнули горькие духи в дым сигарет.
И разошлись. И нипочем
не догадается толпа,
Чьей эта женщина была. И — нет.

Локон ее волос ласковой белой змеей
Мне угодил на плечо.
Локон ее волос только задел,
Но до сих пор горячо.
1996 год

Столица напялила темный колпак
И сбросила prêt-à-porter.
Я пью, и меня развлекает толпа
Туземного варьете.

И гнется всех лучше красивая та
С коралловой дальней земли
И мне говорит языком живота,
Что имя ее —
Луали.

И видится в танце мне предок ее,
Не знавший ни букв, ни икон —
Он держит сегодня в руках не копье,
А сотовый телефон.

И если я в гости приеду к нему,
Не бросит меня на угли.
Про это танцует на сцене в дыму
Красавица
Луали.

Ей белые снеги покажутся — бред.
И копьями с крыши — вода.
И ей не понять, как в России поэт
Не может щадить живота.

Не может ни сползать на нем, ни сплясать,
Ни даже сменять на рубли.
Лишь только в дуэлях его искромсать
За русскую
Луали.
2003 год

Ты помнишь, сорила осень
Золотом по углам?
И было нам двадцать восемь
Ровно напополам.
Ты ласково говорила:
— Всему настает пора. —
И эхо тех слов парило
По уголкам двора.

Я это золото мешал к вину
И выпивал его зараз.
А еще я так любил тебя одну.
А впрочем, все еще люблю
сейчас.

Ты мне говорила грустно,
Но били слова, как кнут,
Что все золотые чувства
Когда-нибудь опадут.
Я думал совсем иначе.
И мир — золотой богач,
И осень — что нет богаче —
Дождями пускались в плачь.

Я в этом золоте топил луну
На дне твоих печальных глаз…
А еще я так любил тебя одну.
А впрочем, все еще люблю
сейчас.
Но что-то сменилось в выси —
На север умчался юг —
И все золотые кисти
Ненужными стали вдруг.
И сор золотой облезлый
Слетел под веселый свист.
А девочка та исчезла,
Как с ветки кленовый лист.

Я в этом золоте купал струну
И выставлялся напоказ.
А еще я так любил тебя одну,
А впрочем, все еще люблю
сейчас.
2007 год

Учились мы с Мариночкой, когда при слове
«рок»
Со страху залезали под кровати.
Ей школа образцовая открыла сто дорог
И выгнала ее за вырез в платье.

Кричал директор что-то о бедламе
И, тыча зло в Мариночкину грудь,
Публично оскорблял ее «битлами»,
А под конец вдогонку крикнул: «Блудь!»

Тогда словцо «эротика» считалось матерком,
А первый бард считался отщепенцем.
Катилась жизнь веселая на лозунгах верхом
И бряцала по бубнам да бубенцам.

Храня тебя, Марина, от разврата,
И миллион таких еще Марин,
Упорно не хотел кинотеатр
Показывать раздетую Марлин.

Ты нам тогда, Мариночка, мерещилась
во сне —
Совсем как из нерусского журнала,
Где не регламентированы юбки по длине —
Как ты была права, что бунтовала!

Коль целый хор лысеющих мужчин
Кричал: «Длинней подол и круче ворот!..»
И миллион таких еще Марин
Ему назло с ума сводили город.

Бежали мы, Мариночка, на выставки картин
В аллеи, где художник чист и беден,
Где не сумеет высокопоставленный кретин
Угробить скрипку глупым ором меди.

Там на маэстро клифт с потертой фалдой,
Но сколько ты ему ни заплати,
Не нарисует женщину с кувалдой
На стыках паровозного пути.

Ты выросла. Все вынесла. А мой гитарный бой
Сыграл поминки дикостям запретов.
Мариночка, как нужен был твой с вырезом
покрой
Для первых бунтовщических куплетов.