Геннадий Алексеев - Стихотворения

2.

Стервенея и мучаясь, ногти срывая,
По верёвочной лестнице, в ночь и грозу,
Выгибаясь, сверкая, как сабля кривая,
Без корысти, без толку, раздет и разут,
— сумасшедший! Куда ты, куда ты, куда ты?
Что за дурь, что за блажь, что за удаль не в меру?
Ты такой несуразный, тщедушный, кудлатый,
Ты один! Ты смешон! Ты поверил в химеру!
Злой мальчишка с глазами бессмысленно храбрыми,
Ригорист, простофиля, гордец, сумасброд,
Вдохновлённый нелепыми абракадабрами,
Безоружный охотник за хищным добром,
Осторожно!
Качается, мечется лестница.
Осторожно! Скользят под ногами верёвки!
И какие-то ливты всё время мерещатся,
Уносящие с шиком нахальных и ловких.
Одержимый с лицом, искорёженным ветром,
Ты ведь прёшь на рожон! Надо как-то иначе!
Твой конец приближается метр за метром,
По тебе уже кто-то, наверное, плачет!

Только лестница в мыслях: ступени, ступени!
Только лестница в будущем, в прошлом и ныне.
Ты вцепился в неё, ты прилип как репейник,
В грозовое пространство ты лестницей ввинчен.
Эй, несчастный фанатик! Герой! Оборванец!
Ты не в цирке: внизу не натянута сетка.
Для чего, для кого сей отчаянный танец?
Не оценят потомки, не сбесятся предки!

Она сказала мне:
Вон там, на пустыре
Рядом со ржавой банкой из-под килек
Растёт голубой цветок.
Сорви его
И принеси мне.
Я так хочу.
— Пожалей пустырь! —
взмолился я, —
ведь цветок у него один!
— Жалость унижает, —
сказала она.
Я пошёл на пустырь,
Сорвал цветок
И принёс его ей.
На моих глазах
Она медленно оборвала
Все его лепестки
И потом отбросила его прочь.
Я ударил её по щеке.
Она заплакала.
Но я не стал её жалеть,
Потому что жалость
Унижает.

Там женщины
Сидят себе и вяжут.
Спокойные,
Сидят себе и вяжут.
И мне так страшно,
Тошно,
Неспокойно.
— Эй, женщины!
Да бросьте же вязать!
Глядите- мир на проволоке пляшет!
Он оборваться может каждый миг!
Но вяжут женщины, не слушая меня
И спицы острые
В руках у них мелькают.
Я успокоился:
Знать, есть какой-то смысл
В вязанье этом,
Значит, женщинам виднее- ведь портить шерсть они не станут зря.

Наша вера- пропала.
Все спрашивают друг у друга:
— Где наша вера?
Вы не видели нашу веру?
Она такая светлая,
Чистая и наивная,
С голубыми глазами
И с ямочками на щеках.
И правда, где она, наша вера,
Что с ней стряслось?
Может быть, её застрелили
Выстрелом в висок,
Предварительно обрезав ей волосы?
(Зачем же волосы пачкать?)
А перед этим ей совали
Иголки под ногти,
И она страшно кричала?
(Попробуйте-ка не кричать!)
Может быть, её заставляли
Чисить нужник голыми руками?
(У неё были красивые руки
с длинными пальцами).
Её рвало, но она чистила,
А потом её утопили в этой жиже.
Может быть, её заставляли валить лес
На сорокаградусном морозе?
(У неё не было тёплых рукавиц,
никто не присылал её посылки).
Но она пилила.
А потом замёрзла
И её занесло снегом.
Может быть, её изнасиловали
Пьяные солдаты (она ведь была
Очень недурна- наша вера)?
Изнасиловали и ушли довольные,
А она повесилась?
Но скорее всего,
Но вполне вероятно,
Мы ей просто надоели
И она сбежала от нас.
Собрала вещички и- ушла
С узелочком куда глаза
Глядят.
Может быть, она вообще странница?
Кто её знает?
Течёт речка глубокая и широкая.
Говорят, в ней полно рыбы,
Но рыбаки все с голоду передохли.
— От безрыбья
или от лени?
— От безверья, — кричат-вопят,
от безверья! Но что делать?
Наша вера куда-то запропастилась.
Вы не видали нашу веру?
Она такая светловолосая,
Чистая и наивная,
С большими голубыми глазами
И с ямочками на щеках.

Шут! Шут! Тут шут!
Шута поймали!
— "Пошути, шут! По шутовству соскучились!
Посмеши, шут! По смеху стосковались!
Тащите сюда всех царевен- несмеян!
Тащите сюда всех зарёванных царевен!
Шут! Шут! Шут!"
А тот стоит весь бледный
И губы у него трясутся.

Та женщина была
Прямым шоссе,
Обсаженном прямыми
Тополями.
Та женщина меня бы завела
В такую даль,
Откуда возвращаться
Уж смысла нет
Но странствия в ту пору
Меня не привлекали
Почему-то.