Василий Федоров - Женитьба Дон-Жуана

Да будет вечен
Миф о Фаэтоне,
О том, как в небе солнечные кони
Летели так, что небосвод дрожал,
Так, что прошли запретную границу,
А юный бог, стоявший в колеснице,
Тех солнечных коней не удержал.
Пределов нет!.. Они еще рванулись,
Но в тот же миг
О молнию запнулись.

У новых сил,
Открытых нами дерзко,
Своя для нас есть тайная отместка.
Земные Фаэтоны наших дней,
Овладевая силою могучей,
Мы самолеты этой силе учим,
Впрягая сразу тысячи коней,
А узнаем, увы, намного позже,
Какие хитрые
Нужны им вожжи.

Зато потом
Нас учит самолет
И поднимает до своих высот,
С мечтами жизни ускоряя встречи.
На том пути к сияниям вершин
Ужасна гибель опытных машин,
Ужасней катастрофы человечьи.
При гибели идей
Среди последствий!
Страшней всего
Топтание на месте.

Жизнь, мать моя,
Люби и береги
В любой борьбе идущих впереди
И первыми вступающих в сраженье.
Нельзя все продвигаться, мчась и мчась.
Всегда, чем больше войсковая часть,
Тем медленней бывает продвиженье.
Скажу в итоге, выражаясь метче:
Во всяком деле
Впереди разведчик.

Вот почему и вызвало волненье
Нелепое Жуаново паденье.
Мы все в его хмельные виражи
Не верили, подозревали шалость.
Так много новых линий прозревалось
На добром чертеже его души,
А более того — особо важных
Пока еще набросков карандашных.

В милицию,
Перешумев станки,
Звонили телефонные звонки,
Чтоб оградить Жуана от порухи.
Весь цех о нем просил, как ни о ком,
Бумаги переслав через завком,
Чтобы его отдали на поруки,
С гарантией, что мудрый коллектив
Задушит в корне
Этот рецидив.

День проходил, второй —
И все сначала.
Машина доброхотная стучала,
Внушая самой белой из бумаг,
Что у Жуана — светлый ум, призванье,
Отзывчивость, любовь к труду и званье,
А было-то действительно все так.
«И при наградах,—
Скажет мне завистник,—
Не пишется
Таких характеристик».

В пустых надеждах,
В похвалах без края
Прошла неделя, началась вторая,
Но даже и такой авторитет,
Как наш директор
С мудрым лбом бугристым,
Входивший запросто ко всем министрам,
Не получил желательный ответ.
Все попусту! На наши упованья
Не отвечали
Органы дознанья.

Не одолев какие-то препоны,
Машинки стихли, даже телефоны,
Да и цехком собрал весь кворум свой
Без шума, без повестки широченной.
Цехкома обезглавленные члены
Хотели быть обратно с головой,
Хотя и не пытались скрыть к их чести,
Что в этой роли был Жуан на месте.

Стал головой
За друга моего
Застенчивый предшественник его,
Имевший право жить в большой квартире,
А он, как помните, стыдясь, молчал,
В дверь обязательную не стучал,
За что товарища и прокатили.
Жуан тогда помог, теперь у зала
Не избирать его
Причин не стало.

Все объяснялось
Гробовой доской,
Дежурившей в больнице городской,
Пока Вадим на грани был опасной,
Да и теперь, воскресший от шприца,
С первичной реставрацией лица
Был все еще для следствия безгласный.
Его, не покладая чутких рук,
Неделю штопал
Опытный хирург.

Оберегая мускульные связки,
Тот возвернул Вадимовы салазки,
И только после принялся за нос,
Вернее, то, что называлось носом,
С таким невероятным перекосом,
Хоть сразу отсекай, да и в отброс,
Что для хирурга и не важно вовсе,
Лишь были бы хрящи при этом носе.

Конструктор жизни,
Плоти властелин,
Он мял ее, как скульптор пластилин
И мнет и гладит, нежно притирая.
Хирург трудился долго, но не зря,
Вот появилась первая ноздря,
Вот обнаружилась ноздря вторая.
Все ладно бы, однако в том каркасе
Вадима лик
Был все еще ужасен.

На этой стадии,
Пока что трудной,
И появился следователь юный,
Ни зубр,
Ни дока,
А всего стажер,
Как все они, мечтавший о великом,
Учившийся уже по новым книгам,
А потому не знавший прежних шор,
С тем, чтобы при любом судебном иске
Был идеал решений
Самый близкий.

Смышленый юноша уже писал
Статейки в юридический журнал,
И вот теперь с прилежностью похвальной
Спешил сюда к тому, кто претерпел,
Хотя в душе, конечно, сожалел,
Что случай выдался почти банальный,
И даже удивился, что хирург
К Вадиму допустил его не вдруг.

Любой художник
В крайней неохоте
Ведет нас к незаконченной работе,
Боясь опошлить таинство труда,
Боясь от нас придирчивости мелкой.
Когда в лице такая недоделка,
Он все-таки сгорает от стыда
От одного сознанья, что скульптуры
Так далеки
От подлинной натуры.