Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

На миг забыть — и вновь ты дома:
До неба — тучные скирды,
У риги — пыльная солома,
Дымятся дальние пруды,
Снижаясь, аист тянет к лугу,
Мужик коленом вздел подпругу,—
Все до пастушьей бороды,
Увы, так горестно знакомо!
И бор, замкнувший круг небес,
И за болотцем плеск речонки,
И голосистые девчонки,
С лукошком мчащиеся в лес…
Строй новых изб вдаль вывел срубы.
Сады пестреют в тишине.
Печеным хлебом дышат трубы,
И Жучка дремлет на бревне.
А там под сливой, где белеют
Рубахи вздернутой бока,—
Смотри, под мышками алеют
Два кумачовых лоскутка!
Но как забыть? На облучке
Трясется ксендз с бадьей в охапке,
Перед крыльцом, склонясь к луке,
Гарцует стражник в желтой шапке.
Литовской речи плавный строй
Звенит забытою латынью…
На перекрестке за горой
Христос, распластанный над синью.
А там, у дремлющей опушки
Крестов немецких белый ряд:
Здесь бой кипел, ревели пушки…
Одни живут — другие спят.

Очнись. Нет дома — ты один:
Чужая девочка сквозь тын
Смеется, хлопая в ладони.
В возах — раскормленные кони,
Пылят коровы, мчатся овцы,
Проходят с песнями литовцы —
И месяц, строгий и чужой,
Встает над дальнею межой…

Если взять насос за хобот,
Всхлипнет мерный скрип,
В глубине раздастся ропот,
Вздохи, плеск и хрип,
И из темного раструба
Хлынут в чан ключи:
Подставляй ладони… Любо!
Мойся и рычи…

Утро в двор вползло туманом.
Яблони молчат.
Солнце факелом румяным
Подожгло весь сад.
Не узнать утят весенних:
Ростом с матерей,
С гвалтом лезут на ступени
Кухонных дверей.

Щепка взвилась, как галчонок,
Из-под топора.
Замечтался поросенок
Посреди двора…
За крыльцом у мшистой будки
Всласть зевает пес.
«Что? Не выспался за сутки?
Стыдно? Спрятал нос?»

В огороде вянет вяло
Чахлая ботва.
Покосить?.. В саду у вала
Есть еще трава…
Грудь в плену размахов гибких,
Цокает коса,
Лоб и плечи в каплях липких,
Над спиной — оса.

Видали вы литовские, цветные пояса?
        Как будто вдоль овса —
Средь маков васильковая струится полоса.

Я у ксендза-приятеля в июле был в гостях.
        Средь белых стен, как стяг,
Из поясов настеганных ковер дышал в дверях.

Хозяин сузил щелочки веселых, добрых глаз:
        «Понравилось? Алмаз!
От прихожан в день ангела. Хоть шаху напоказ!..»

В окошко к нам таращился подсолнечник дугой,
        На скатерти рябой
Штоф сидра, мед, вареники и окорок тугой.

Смеясь, мне ксендз показывал мозоли крепких рук:
        «Все сам — и сад, и луг,
И свиньи с поросятами, и огород, и плуг».

Мадонна в звездном венчике сияла со стены.
        Кот жался у спины.
У сада жеребеночек звенел средь тишины.

Хозяин на прощание полез в свой сундучок:
        «На память, мой дружок!»
И подарил мне радужный, литовский поясок.

Веселым этим поясом я очень дорожу…
        Сказать вам? Я скажу:
Какая книга нравится, ту им и заложу.

В воде декламирует жаба.
Спят груши вдоль лона пруда.
Над шапкой зеленого граба
Топорщатся прутья гнезда.

Там аисты, милые птицы,
Семейство серьезных жильцов…
Торчат материнские спицы
И хохлятся спинки птенцов.

С крыльца деревенского дома
Смотрю — и, как сон для меня,
И грохот далекого грома,
И перьев пушистых возня…

И вот… От лугов у дороги,
На фоне грозы, как гонец,
Летит, распластав свои ноги,
С лягушкою в клюве отец.

Дождь схлынул. Замолкли перуны.
На листьях — расплавленный блеск.
Семейство, настроивши струны,
Заводит неслыханный треск.

Трещат про лягушек, про солнце,
Про листья и серенький мох,—
Как будто в ведерное донце
Бросают струею горох…

В тумане дороги и цели,
Жестокие, черные дни…
Хотя бы, хотя бы неделю
Пожить бы вот так, как они!

Над жирной навозной жижей
Кустятся табачные листья.
Подойдем вдоль грядок поближе,
Оборвем порыжевшие кисти.
    Ишь, набухли, как рыхлые губки…
    Подымайте-ка, ксендз, ваши юбки!