Елена Крюкова - Зимний Собор

…Я не знаю, сколь мне назначено – сдюжить.
Сколь нацежено – стыть.
Какъ въ платокъ после бани, увязываюсь во стужу
И во тьму шагаю: гореть и любить.

Отъ Земли Чудской до Земли Даурской
Линзой слезной меряла гать…
Анъ какъ вышло: Ксенькою Петербургской
На кладбище чухонскомъ внезапно – стать.

Спать въ болезныхъ платкахъ подъ глухимъ заборомъ.
Хоромъ выплакать – бред
Одинокiй. И пить самогонку съ воромъ,
Ему счастья желая и много летъ!

И везде – ахъ, охальница, Охта, стужа,
Плащаница чернаго Суднаго Дня!.. –
Появляться въ залатанномъ платье мужа,
Да не мертваго, а – убившаго мя.

Помню, какъ хрипела. Какъ вырывалась –
Языками огня –
Изъ клещей, не знавшихъ, что Божья Жалость
Воскреситъ, охраня.

И когда… очухалась, – вся въ кровище!..
Доски пола въ разводахъ струй… –
Поняла: о, каждый живущiй – нищiй,
Всякая милостыня – поцелуй.

И съ техъ поръ какъ бы не въ себе я стала.
Вся пронзенная грудь.
Завернула въ верблюжье отцовое одеяло
Кружку, ложку, ножикъ, – и въ путь.

Посекаетъ мя снегъ. Поливаютъ воды
Поднебесныхъ морей.
Мне копейку грязные тычутъ народы.
Вижу храмы, чертоги царей.

Отъ Земли Чудской до Земли Даурской
Вижу – несыть, наледь и гладъ.
Вотъ я – въ старыхъ мужскихъ штанахъ!..
Петербургской
Ксеньи – меньше росточкомъ!.. а тотъ же взглядъ…

Та же стать! И тотъ же кулакъ угрюмый.
Такъ же нету попятной мне.
Такъ же мстится ночьми: брада батюшки Аввакума –
Вся въ огне, и лицо – въ огне.

Мстится смерть – крестьянской скуластой бабою
въ беломъ,
Словно заячьи уши, беломъ платке…
А мое ли живое, утлое тело –
Воровская наколка на Божьей руке.

И все пью, все пью изъ руки Сей – снеги
Да дожди; какъ слезы людскiя, пью.
А когда увезутъ меня на скрипучей телеге –
Я сама объ томъ съ колокольни пробью

Въ дикiй колоколъ, бедный языкъ богатаго храма
Богородицы, что близъ зимней Волги – убитый медведь…

И въ гробу мои губы разлепятся: “Мама, мама,
Божья Мать, я намерзлась въ мiру, какъ тепло умереть.”

И нетленныя кости мои
подъ камнемъ
все, кому выпало лютой зимой занедужить,
Будутъ такъ целовать,
обливать слезами,
любить!..

…Я не знаю, сколь мне назначено – сдюжить.
Сколь нацежено – стыть.

***

– Я всеми бабами была!.. Всеми!..
– Зима дороги замела… Время…
– А мужики!.. Сколь ребер, сколь тяжких…
– Скусила нить. Утерла боль рубашкой.
– А ты их помнишь?..
– Помню.
– Всех?!..
– Глыбы.

У рта встает мой волчий мех
Дыбом.

– А ну-ка, баба, вот Он – Твой!.. Грозно?!..

И – шелест, вой – над головой:
“Поздно”.

СВЯТАЯ НОЧЬ

…Ночь. Зима. Звезд карнавал. Бубенцы. На конской сбруе –
Серебро. Гостей назвал – и съезжаются, ликуя,
И валят за валом вал: в вышитых тюльпан-тюрбанах,
И дары в ладонях пьяных, и огонь на ятаганах!.. –
Кто лукум в пурге жевал, кто-то – меж горбов верблюда
Так заснул… а сеновал всей сухой травой играл:
Пахло сеном. Пахло чудом.

Гости жарких, дальних стран, призамерзли вы в метели?!..
Бальтазар, качнись ты, пьян, – в травной выспишься постели…
О, Каспар, а я блинов напекла!.. Мешок лимонов
Приволок… таких даров не держать рукам спаленным…

Кони ржут. Тележный скрип арфой, музыкой струится.
В нежных струнах мертвых лип звуки спят – живые птицы.
Инеем осолена, в звездно-вышитом хитоне
Спит береза, спит одна – меж сугробовых ладоней…
Мельхиор, уйди, пусти… Что в кувшинах?.. масло, вина?..
Что мне кажешь из горсти – камень яростный, невинный
Иль последнее “прости”?..

Так!.. пришли вы поглазеть… Приползли… текли, как реки,
Чтобы видеть, чтобы зреть… Чтобы выдохнуть: “Вовеки…”
Тише… мать с ребенком спят. А слоны в снегу храпят,
А верблюды сонно дышат, бубенцы коней не слышат…
Отдохните!.. Вот вам плат да с кистями, вот перина,
Вот подушки половина… Колокольчики гремят…

Рассупоньтесь… Туфли – прочь, Солнцем вышиты, звездами…
Путешественники, – ночь, Ночь Священная над нами…
Вы лишь бревнышки в печи, бель березовых поленцев, –
Спите, спите, три свечи, разостлавши из парчи
В изголовье полотенце…