Николай Тарусский - Знак земли - Собрание стихотворений

Река из глаз уходит за дубы.
1936

В очках рябинового цвета,
Огромный оперенный ком,
Среди запутавшихся веток
Шипел, болтал над сосняком.

И сосны, в рыжем небе вздыбив
Верхушек черные горбы,
Дрожали, покрывались зыбью
От непонятной ворожбы.

А клокотанье шло кругами.
Он истекал, как соловей,
Восторгом, бульканьем, щелчками,
Весною, соками ветвей.

Чудовищный кочан, весь черный,
Пульсируя средь облаков,
Казался сердцем непокорным
Чешуйчатых кривых стволов.

Как будто бор жизнелюбивый,
Вдруг обалдев от тишины,
Прорвался в горловых извивах
Трубы, припадочной, счастливой
И трижды пьяной от весны.
1935

А. П. Соловьеву

Как тетива, натянута леса.
Толкает лодку быстрое теченье.
Куст ярко-рыж, как зимняя лиса,
И от него ложится полоса
На рыболова.

Защищенный тенью,
Он шляпу снял. И в радужках, в глазах
Зеленоватый, цвета винограда,
Всплывает день, блестит река в лесах,
Спускается медлительное стадо.

Коричневой ореховой рукой,
Дугообразным опытным движеньем
Он, вытянув насадку над водой,
Забрасывает поперек теченья

Кузнечика, намокшую лесу
И вновь, и вновь следит за их проплывом,
А лодка вся как будто на весу –
И нет границ меж небом и заливом.

И, будто бы поднявшись над землей,
Она висит в кустах среди сережек.
И рыболов лесою, как петлей,
Вмиг облачко поймать, как рыбу, может.

Но – нет! Он только взрослый рыболов!
И он не хочет, чтобы скрылась лодка
Под одуванчиками облаков.
Он не достанет удочкой короткой
До неба.

И, пропахнувший рекой,
Весь в серебре чешуек, в мокрых травах,
Лишь голавлей, чуть смеркнется, домой
Он принесет с осанкой величавой.

Подобно связке золотых лучей,
Скрепленные узлами из бечевок –
Они лежат средь кухонных ножей,
Кастрюль, капусты, луковых головок.
1939

Какой тут дом! Мы в логовище ночи.
Наверно, здесь, в клубящихся кустах,
Среди осок, багульника и кочек,
В свивальниках из черного холста
Она, едва родившись, не ходила, –
Чуть почернели дикие яры,
Чуть вечер, чуть июль развел пары
Над этим вот померкнувшим бучилом.

Взяв лягушонка, пойманного в травах,
Пробей крючком лишь кожицу спины!
Он должен быть живым. Он должен плавать
Среди восьмисаженной глубины.

Спусти его! Не терпится! Скорее!
Вот легкий всплеск. Насадка за бортом.
Вот в глубине, в подводной галерее,
Среди коряг он кружится волчком.

Едва фотографирует сетчатка
Чуть видные, обвернутые в мрак,
Одетые в мохнатые перчатки
Кривые руки илистых коряг.

И тут-то вырывается из мрака
Страшилище, что не вместишь в ушат,
Пудовый сом, которому так лаком
Любой из побережных лягушат.

Челнок дрожит. Дубовая катушка,
Вращаясь, с треском отдает шнурок.
Трясет рывок. Летит весло из клюшки.
Трещит катушка. Вертится челнок.

Трещит катушка. Сердце вперебой
Работает. И, право, не на шутку
Встревожишься, когда в воде густой,
Как выходец из преисподней жуткой,
Сом вымахнет усатой головой.

И вот лежит в челне пятнистой глыбой,
Как порожденье ночи, как намек
На времена, когда мы не могли бы
Существовать, а он бы княжить мог.
1939

Гуси летят на север. Я слышу свист крыльев.
Белые-белые ночи заснуть не дают.
Гуси летят на север.
То солнцем, то снежной пылью
Тундра гусей встречает. Ручьи поют.

Гуси летят на север.
В глухую ночь на пригорок
Я и моя бессонница вместе взошли.
Слышен далекий гогот, весенние разговоры
Птиц, разбудивших зимний уют земли.

Верно, весна над озером льды оттерла,
Травы оттаяли, чтобы принять косяк?
Утро трубит в рога в длинных птичьих горлах,
Снегом гусиных крыл занесло ивняк.

Гуси летят на север.
И кровь к глазам приливает.
Слезы? Восторг?
Но ведь это всего лишь май!
Гуси летят на север. И снова во мне живая
Жажда лететь путями весенних стай.

Ноздри мои раздулись.
Я слышу, как пахнет пьяно –
Жизнью непобедимой – весна, трава.
Белая ночь на исходе.
Жутко, прекрасно, странно
Жить на земле, проснувшейся едва-едва.
1937