Эдуард Асадов - Избранное

Ну что ему было дано? Ну что?
Ждать милостей возле чужой постели?
Пылать, сладкогласные слыша трели?
И так до конца? Ну не то, не то!

Я сам ждал свиданья и шорох платья,
И боль от отчаянно-дорогого,
Когда мне протягивали объятья,
Ещё не остывшие от другого…

И пусть я в решеньях не слишком скор,
И всё ж я восстал против зла двуличья!
А тут до мучений, до неприличья
В чужом очаге полыхал костёр…

— О, да, он любил, — она говорила, —
Но я не из ласковых, видно, женщин.
Я тоже, наверно, его любила,
Но меньше, признаться, гораздо меньше.

Да, меньше. Но вечно держала рядом,
Держала и цель-то почти не пряча.
Держала объятьями, пылким взглядом,
И голосом райским, и чёрным адом
Сомнений и мук. Ну а как иначе?!

С надменной улыбкою вскинув бровь,
Даря восхищения и кошмары,
Брала она с твёрдостью вновь и вновь
И славу его, и его любовь,
Доходы с поместья и гонорары.

Взлетают и падают мрак и свет,
Всё кружится: окна, шкафы, столы.
Он бредит… Он бредит… А может быть, нет?
«Снимите, снимите с меня кандалы…»

А женщина горбится, словно птица,
И смотрит в окошко на тусклый свет.
И кто может истинно поручиться,
Вот жаль ей сейчас его или нет?..

А он и не рвётся, видать, смирился,
Ни к спасским лесам, ни к полям Москвы.
Да, с хищной любовью он в книгах бился,
А в собственной жизни… увы, увы…

Ведь эти вот жгучие угольки —
Уедешь — прикажут назад вернуться.
И ласково-цепкие коготки,
Взяв сердце, вовеки не разомкнутся.

Он мучится, стонет… То явь, то бред…
Всё ближе последнее одиночество…
А ей ещё жить чуть не тридцать лет,
С ней родина, преданный муж. Весь свет
И пёстрое шумно-живое общество.

Что меркнет и гаснет: закат? Судьба?
Какие-то тени ползут в углы…
А в голосе просьба, почти мольба:
— Мне тяжко… Снимите с меня кандалы…

Но в сердце у женщины немота,
Не в этой душе просияет пламя.
А снимет их, может быть, только ТА,
В чьём взгляде и холод, и пустота,
Что молча стоит сейчас за дверями.

И вот уж колёса стучат, стучат,
Что кончен полон. И теперь впервые
(Уж нету нужды в нём. Нужны живые!)
Он едет навечно назад… назад…
Он был и остался твоим стократ,
Прими же в объятья его, Россия!

Скажи мне: что с тобой, моя страна?
К какой сползать нам новой преисподней,
Когда на рынках продают сегодня
Знамёна, и кресты, и ордена?!

Неважно, как реликвию зовут:
Георгиевский крест иль орден Ленина,
Они высокой славою овеяны,
За ними кровь, бесстрашие и труд!

Ответьте мне: в какой ещё стране
Вы слышали иль где-нибудь встречали,
Чтоб доблесть и отвагу на войне
На джинсы с водкой запросто меняли!

В каком, скажите, царстве-государстве
Посмели бы об армии сказать
Не как о самом доблестном богатстве,
А как о зле иль нравственном распадстве,
Кого не жаль хоть в пекло посылать?!

Не наши ли великие знамёна,
Что вскинуты в дыму пороховом
Рукой Петра, рукой Багратиона
И Жукова! — без чести и закона
Мы на базарах нынче продаём!

Пусть эти стяги разными бывали:
Андреевский, трехцветный или красный,
Не в этом суть, а в том, над чем сияли,
Какие чувства люди в них влагали
И что жило в них пламенно и властно!

Так повелось, что в битве, в окруженье,
Когда живому не уйти без боя,
Последний вомн защищал в сраженье
Не жизнь свою, а знамя полковое.

Так как же мы доныне допускали,
Чтоб сопляки ту дедовскую славу,
Честь Родины, без совести и права,
Глумясь, на рынках запросто спускали!

Любой народ на свете бережёт
Реликвии свои, свои святыни.
Так почему же только наш народ
Толкают нынче к нравственной трясине?!

Ну как же докричаться? Как сказать,
Что от обиды и знамёна плачут!
И продавать их — значит предавать
Страну свою и собственную мать
Да и себя, конечно же, в придачу!

Вставайте ж, люди, подлость обуздать!
Не ждать же вправду гибели и тризны,
Не позволяйте дряни торговать
Ни славою, ни совестью Отчизны!

Сдвинув вместе для удобства парты,
Две «учебно-творческие музы»
Разложили красочную карту
Бывшего Советского Союза.