Сергей Гандлевский - Стихотворения

Когда пришлют за мной небесных выводных…

Социализм, Москва, кинотеатр,

Где мы с Сопровским молоды и пьяны.

Свет гаснет, первый хроникальный кадр —

Мажор с экрана.

В Ханое – труд, в Софии – перепляс,

Трус, мор и глад – в Нью-Йорке.

А здесь последний свет погас —

Сопровский, я и “три семерки”.

Мы шли на импортный дурман,

Помноженный на русский градус.

Но мой дружок мертвецки пьян —

Ему не в радость.

Огромные закрытые глаза.

Шпана во мраке шутки шутит.

Давай-ка, пробуждайся, спать нельзя —

Смотри, какую невидаль нам крутят:

Слепой играет аккордеонист

И с пулей в животе походкой шаткой

Выходит, сквернословя, террорист

Во двор, мощенный мощною брусчаткой.

Неряха, вундеркинд, гордец,

Исчадье книжной доблести и сплина,

Ты – сеятель причин и следствий жнец,

Но есть и на тебя причина.

Будь начеку, отчисленный студент.

Тебя, мой друг большеголовый,

Берет на карандаш – я думал, мент,

А вышло – ангел участковый.

идет по улице изгой

для пущей важности с серьгой

впустую труженик позора

стоял на перекрестке лет

три цвета есть у светофора

но голубого цвета нет

а я живу себе покуда

художником от слова худо

брожу ль туда-сюда при этом

сижу ль меж юношей с приветом

никак к ней к смерти не привыкнешь

все над каким-то златом чахнешь

умрешь как миленький не пикнешь

ну разве из приличья ахнешь

умри себе как все ребята

и к восхищению родни

о местонахожденьи злата

агонизируя сболтни

Так любить – что в лицо не узнать,

И проснуться от шума трамвая.

Ты жена мне, сестра или мать,

С кем я шел вдоль околицы рая?

Слышишь, ходит по кругу гроза —

Так и надо мне, так мне и надо!

Видишь, вновь закрываю глаза,

Увлекаемый в сторону ада.

Заурядны приметы его:

Есть завод, проходная, Кузьминки,

Шум трамвая, но прежде всего —

По утраченной жизни поминки.

За столом причитанья и смех,

И под утро не в жилу старшому

Всех вести на обоссанный снег

И уже добивать по-простому

Оставайся со мной до конца,

Улыбнись мне глазами сухими,

Обернись, я не помню лица,

Назови свое прежнее имя.

Баратынский, Вяземский, Фет и проч.

И валяй цитируй, когда не лень.

Смерть – одни утверждают – сплошная ночь,

А другие божатся, что Юрьев день.

В настоящее время близка зима.

В Новый год плесну себе коньячку.

Пусть я в общем и целом – мешок дерьма,

Мне еще не скучно хватить снежку

Или встретиться с зеркалом: сколько лет,

Сколько зим мы знакомы, питомец муз!

Ну решайся, тебе уже много лет,

А боишься выбрать даже арбуз.

Семь ноль-ноль. Пробуждается в аккурат

Трудодень, человекоконь гужевой.

Каждый сам себе отопри свой ад,

Словно дверцу шкафчика в душевой.

Осенний снег упал в траву,

И старшеклассница из Львова

Читала первую строфу

“Шестого чувства” Гумилева.

А там и жизнь почти прошла,

С той ночи, как я отнял руки,

Когда ты с вызовом прочла

Строку о женщине и муке.

Пострел изрядно постарел,

И школьница хватила лиха,

И снег осенний запестрел,

И снова стало тихо-тихо.

С какою целью я живу,

Кому нужны ее печали,

Зачем поэта расстреляли

И первый снег упал в траву?

Здесь когда-то ты жила, старшеклассницей была,

А сравнительно недавно своевольно умерла.

Как, наверное, должна скверно тикать тишина,

Если женщине-красавице жизнь стала не мила.

Уроженец здешних мест, средних лет, таков, как есть,

Ради холода спинного навещаю твой подъезд.

Что ли роз на все возьму, на кладбище отвезу,

Уроню, как это водится, нетрезвую слезу…

Я ль не лез в окно к тебе из ревности, по злобе

По гремучей водосточной к небу задранной трубе?

Хорошо быть молодым, молодым и пьяным в дым —

Четверть века, четверть века зряшным подвигам моим!