Эдуард Асадов - Судьбы и сердца

С утра, в рассветном пожаре,
В грохоте шумной столицы.
Стоит на Тверском бульваре
Маленькая зеленщица.

Еще полудетское личико,
Халат, паучок-булавка.
Стоит она на кирпичиках,
Чтоб доставать до прилавка.

Слева — лимоны, финики,
Бананы горою круто.
Справа — учебник физики
За первый курс института.

Сияют фрукты восточные
Своей пестротою сочной.
Фрукты — покуда — очные,
А институт — заочный.

В пальцах мелькает сдача,
В мозгу же закон Ньютона,
А в сердце — солнечный зайчик
Прыгает окрыленно.

Кружит слова и лица
Шумный водоворот,
А солнце в груди стучится:
«Придет он! Придет, придет!»

Летним зноем поджарен,
С ямками на щеках,
Смешной угловатый парень
В больших роговых очках.

Щурясь, нагнется низко,
Щелкнет пальцем арбуз:
— Давайте менять редиску
На мой многодумный картуз?

Смеется, словно мальчишка,
Как лупы, очки блестят,
И вечно горой из-под мышки
Толстенные книги торчат.

И вряд ли когда-нибудь знал он,
Что, сердцем летя ему вслед,
Она бы весь мир променяла
На взгляд его и привет.

Почти что с ним незнакома,
Она, мечтая о нем,
Звала его Астрономом,
Но лишь про себя, тайком.

И снились ей звезды ночные
Близко, хоть тронь рукой.
И все они, как живые,
Шептали: «Он твой, он твой…»

Все расцветало утром,
И все улыбалось днем,
До той, до горькой минуты,
Ударившей, точно гром!

Однажды, когда, темнея,
Город зажег огни,
Явился он, а точнее —
Уже не «он», а «они»…

Он — будто сейчас готовый
Разом обнять весь свет,
Какой-то весь яркий, новый
От шляпы и до штиблет,

А с ним окрыленно-смелая,
Глаза — огоньки углей,
Девушка загорелая
С крылатым взлетом бровей,

От горя столбы качались,
Проваливались во тьму!
А эти двое смеялись,
Смеялись… невесть чему!

Друг друга, шутя, дразнили
И, очень довольны собой,
Дать ананас попросили,
И самый притом большой!

Великий закон Ньютона!
Где же он был сейчас?
Наверно, не меньше тонны
Весил тот ананас!

Навстречу целому миру
Открыты сейчас их лица.
Им нынче приснится квартира,
И парк за окном приснится,

Приснятся им океаны,
Перроны и поезда,
Приснятся дальние страны
И пестрые города.

Калькутта, Багдад, Тулуза…
И только одно не приснятся —
Как плачет, припав к арбузу,
Маленькая зеленщица…

Ей было двенадцать, тринадцать — ему,
Им бы дружить всегда.
Но люди понять не могли, почему
Такая у них вражда?!

Он звал ее «бомбою» и весной
Обстреливал снегом талым.
Она в ответ его «сатаной»,
«Скелетом» и «зубоскалом».

Когда он стекло мячом разбивал,
Она его уличала.
А он ей на косы жуков сажал,
Совал ей лягушек и хохотал,
Когда она верещала.

Ей было пятнадцать, шестнадцать — ему,
Но он не менялся никак.
И все уже знали давно, почему
Он ей не сосед, а враг.

Он «бомбой» ее по-прежнему звал,
Вгонял насмешками в дрожь.
И только снегом уже не швырял,
И диких не корчил рож.

Выйдет порой из подъезда она,
Привычно глянет на крышу,
Где свист, где турманов кружит волна,
И даже сморщится: — У, сатана!
Как я тебя ненавижу!

А если праздник приходит в дом,
Она нет-нет и шепнет за столом:
— Ах, как это славно, право, что он
К нам в гости не приглашен!

И мама, ставя на стол пироги,
Скажет дочке своей:
— Конечно! Ведь мы приглашаем друзей,
Зачем нам твои враги!

Ей — девятнадцать. Двадцать — ему.
Они студенты уже.
Но тот же холод на их этаже,
Недругам мир ни к чему.

Теперь он «бомбой» ее не звал,
Не корчил, как в детстве, рожи.
А «тетей Химией» величал
И «тетей Колбою» тоже.

Она же, гневом своим полна,
Привычкам не изменяла:
И так же сердилась: — У, сатана! —
И так же его презирала.

Был вечер, и пахло в садах весной.
Дрожала звезда, мигая…
Шел паренек с девчонкой одной,
Домой ее провожая.

Он не был с ней даже знаком почти,
Просто шумел карнавал,
Просто было им по пути,
Девчонка боялась домой идти,
И он ее провожал.