Александр Пушкин - Медный всадник

Необходимо, однако, помнить, что при пересмотре и сокращении родословной эта строфа — вероятно, по цензурным соображениям — была вычеркнута Пушкиным: поведение Езерских оказывалось несовместимым с официозными представлениями об исторической роли дворянства.

Такой же критический тон — с оттенком иронии — выдерживается и в следующих строфах родословия. Вычеркнув — опять-таки, в значительной мере по цензурным соображениям — хронику Езерских при Петре I и его преемниках, Пушкин оборвал ее словами: «При императоре Петре…» — и перешел к другой теме. Для читателя неясно, хотел ли сказать поэт о Езерских в петровское время, когда они «явились опять в чинах и при дворе». Но черновик отброшенной строфы показывает иной поворот в судьбе их рода — прямо перенесенный сюда из родословия Пушкиных:

Такой же была судьба и одного из боковых предков Пушкина — Федора Матвеевича, казненного в 1697 г. за участие в стрелецком заговоре.

писал о нем Пушкин в «Моей родословной» ( Акад. , III, 262). Зато другие Езерские, не в пример Пушкиным возвысившись при Петре, при преемниках последнего продолжали по-прежнему легко менять свои убеждения.

Вершины знатности Езерские достигают при Екатерине II в лице Матвея Арсеньевича Езерского, деда героя поэмы, попавшего «в случай», прославившегося «умом и злобой зверской», а затем сосланного в свои поместья, в которых он «имел пятнадцать тысяч душ». С этого момента, по-видимому, и начинается падение Езерских, о котором рассказывается в X строфе, заканчивающейся двумя строками, посвященными внуку Матвея, Ивану Езерскому:

Но, вычеркнув все, относящееся к судьбе Езерских в XVIII в., и оборвав хронику их рода словами

Пушкин перешел (в той же V строфе окончательного текста) к другому вопросу, очень занимавшему и даже волновавшему его в конце 20-х и начале 30-х годов, — к вопросу о современном упадке старинного дворянства, не только материальном, но и моральном, выражающемся в забвении связей своих родословных с историей Русского государства. К этой мысли он возвращался не раз, противопоставляя старинное дворянство, тесно связанное в течение многих веков и со славой и с бедствиями родной страны, безродным «аристократам», выдвинувшимся на первые места придворной, т. е. по существу лакейской, службой. Этой мысли посвящена сатирическая «Моя родословная», стихотворение 1830 г., вызванное выступлениями Булгарина и Полевого против «литературной аристократии». О том же говорится и в ряде эпиграмм 1829-1830 гг., и в статьях, писавшихся болдинской осенью 1830 г. и предназначенных для «Литературной газеты», как «Опровержение на критики», «Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений» ( Акад. , XI, 143-163 и 166-174) и др., а также в повествовательных набросках неосуществленных замыслов того же времени: «Гости съезжались на дачу…» (VIII, 42; эти мысли выражены в «разговоре с испанцем», почти буквально совпадающем с текстом второй половины V, VI и VIII строф «Езерского»), «Роман в письмах» (VIII, 49, 53), «На углу маленькой площади…» (VIII, 143-144), несколько замечаний в «Отрывке» («Несмотря на великие преимущества…» — VIII, 409-410). Та же мысль о расслоении дворянства и падении старинных родов составляет завязку «Дубровского», где противопоставлены выдвинувшийся в екатерининское время генерал-аншеф Троекуров и обедневший его сосед, поручик гвардии Дубровский (VIII, 162).

С размышлениями об упадке современного дворянства, о забвении им своего исторического прошлого и связи истории рода с историей страны, народа и государства связана у Пушкина и другая мысль — о возвращении «к земле», к «своим поместьям родовым» (строфа IX). Мысль эта, возникшая у поэта еще в первую болдинскую осень (1830 г.), затем все более укреплялась в нем, по мере того как, будучи «прощен и милостью окован» (см. строфу VI первоначальной редакции «родословия»), он все более «прикреплялся» к столице, жизнь в которой не давала ему возможности ни свободно дышать, ни работать. Ряд стихотворений 1833-1836 гг. углубляет и развивает эту мысль («Осень», «Пора, мой друг, пора…», «Вновь я посетил…», «Когда за городом, задумчив, я брожу…» и др.).