Александр Пушкин - Медный всадник

Первая встреча Евгения с Петром — облеченным в бронзу монументом — происходит один на один во время великого народного бедствия, на площади, залитой бушующими волнами, в часы наибольшей ярости наводнения. Но «Кумир с простертою рукою», обращенный спиной к человеку, нашедшему спасение «на звере мраморном верхом», грудью противостоит волнам, неподвижный и уверенный в своей победе над стихией. И бессильная в борьбе с ним мятежная Нева, «насытясь разрушеньем и наглым буйством утомясь», отступает, подобно «свирепой шайке», бегущей из ограбленного села, «добычу на пути роняя». [568] Необходимо помнить, что поэма Пушкина создавалась одновременно с завершением и отделкой «Истории Пугачева». Изображение «возмущенной Невы» и последствий ее «возмущения» напоминает изображение последних месяцев крестьянской войны в VIII главе «Истории». Взгляд Пушкина на массовый и стихийный «русский бунт» как на «бессмысленный и беспощадный» под влиянием событий 1831 г. (холерных бунтов, восстаний новгородских и старорусских военных поселений) и изучения «Пугачевщины» вполне определился, но всей своей «Историей» он показывал читателям, первым из которых был Николай I, неизбежность и закономерность крестьянских восстаний до тех пор, пока существует крепостничество.

Но если «Кумир на бронзовом коне» является победителем над стихиями, над мятежной Невою, то, с другой стороны, ему должен противопоставляться в восприятии читателей (хотя прямо об этом в поэме не говорится) «покойный царь» — Александр I, который мог только, сидя на балконе Зимнего дворца, глядеть «в думе, скорбными очами» на «злое бедствие» и беспомощно говорить:

Этот «властитель слабый и лукавый», как назвал Пушкин Александра I в другом месте — в Десятой главе «Евгения Онегина» ( Акад. , VI, 521), представлял несомненно разительную антитезу тому «кумиру», которого поэт называл «мощным властелином судьбы». [569] Поведение Александра в часы наводнения могло также сопоставляться с действиями Петра I в рассказе И. И. Голикова, возможно, известном уже тогда Пушкину. Согласно этому рассказу, 5 ноября 1724 г. (т. е. ровно за сто лет до наводнения, описанного в поэме) Петр, будучи на Лахте в бурную погоду и увидев, что шедший из Кронштадта бот, наполненный солдатами и матросами, сел на мель и людям грозит гибель, поехал сам на помощь, выскочил из шлюпки и «шел по пояс в воде, помогая тащить судно»; все это безусловно усилило его болезнь и ускорило его смерть (см.: Акад. , X, 285).

Несомненно, однако, и то, что в непосредственно следующем после рассказа об Александре I эпизоде Евгений, нашедший спасение от волн «на звере мраморном верхом», именно здесь является нам в новом качестве — Человеком в высшем смысле слова, который «страшился, бедный, не за себя» и все духовные силы которого направлены были к одной точке — к ветхому домику в далекой Галерной гавани, где жили его Параша с матерью. И тут впервые ему является мысль о несправедливости мира, трагический и горестный вопрос:

И впервые же этот страшный вопрос сопоставляется, нужно думать, в его сознании с образом «Кумира на бронзовом коне», который «обращен к нему спиною в неколебимой вышине» и вполне равнодушен к бедствиям людей, погибающих в созданном его «роковой волей» городе, которому, однако, пока он, «кумир», гений-покровитель, стоит, не дано погибнуть.

На этом заканчивается Первая часть поэмы: город устоял, и волны, одержав временную победу, отступают. И тут Евгений совершает героический поступок, какого, казалось бы, нельзя было и ожидать от него, — делает второй шаг на пути от безличного чиновника к Человеку: переправляется в утлой лодке «чрез волны страшные», грозящие дерзким пловцам гибелью, на Васильевский остров, где устремляется в Галерную гавань, к ветхому домику, жилищу его невесты.

Описание отчаянного бега Евгения «знакомой улицей» «в места знакомые», которых он «узнать не может», так они изувечены наводнением, обращены в «поле боевое», где тела валяются как после сражения, — это описание принадлежит к самым динамичным и образным во всей поэзии Пушкина. Необычайно выразителен при всей своей простоте образ судьбы, которая ждет его

Следующие за этим поиски на пустом месте, «где их дом стоит», недоуменный и трагический вопрос «Где же дом?» разрешаются одним, но полным глубокого значения словом: