Александр Пушкин - Медный всадник

давал понять читателю протестующий, бунтарский смысл столкновения Евгения с «кумиром», начисто устраненный цензурой Николая I.

Сказав далее о том, что «с историей наводнения как исторического события поэт искусно слил частную историю любви, сделавшейся жертвою этого происшествия», и, доведя цитацию до второй, кульминационной встречи Евгения с «гигантом на бронзовом коне» (надо помнить, что цитируется печатный, переделанный Жуковским текст), Белинский указывает: «В этом беспрестанном столкновении несчастного с „гигантом на бронзовом коне“ и в впечатлении, какое производит на него вид Медного Всадника, скрывается весь смысл поэмы; здесь ключ к ее идее…». [538] Там же, с. 545.

И эту идею Белинский формулирует следующим образом: «В этой поэме видим мы горестную участь личности, страдающей как бы вследствие избрания места для новой столицы, где подверглось гибели столько людей, и наше сокрушенное сочувствием сердце вместе с несчастным готово смутиться; но вдруг взор наш, упав на изваяние виновника нашей славы, склоняется долу <���…> Мы понимаем смущенною душою, что не произвол, а разумная воля олицетворены в этом Медном Всаднике <���…>

И смиренным сердцем признаем мы торжество общего над частным, не отказываясь от нашего сочувствия к страданию этого частного <���…> мы хотя и не без содрогания сердца, но сознаемся, что этот бронзовый гигант не мог уберечь участи индивидуальностей, обеспечивая участь народа и государства; что за него историческая необходимость и что его взгляд на нас есть уже его оправдание…». [539] Там же, с. 547.

Таков взгляд Белинского, таково его понимание поэмы Пушкина. Эта интерпретация легла в основу всех позднейших направлений в понимании историко-философской концепции «Медного Всадника», как бы далеки друг от друга, даже формально противоположны ни были эти направления. Белинский не мог пойти дальше — хотя бы потому, что не знал всей истории создания и публикации поэмы, не имел возможности сказать о ней все, что он думал и что мог сказать, — вообще делал первый шаг в изучении одного из самых сложных и глубоких произведений Пушкина. После статьи Белинского и, в сущности, до нашего времени ни один исследователь и ни один комментатор не может пройти мимо его выводов, даже если он их не разделяет. Игнорирование его работы приводит или к безудержному субъективизму, или к бессодержательному пустословию. Последнее можно наблюдать, например, в статье А. В. Дружинина — изящной по внешности и пустой по существу. Статья эта написана по поводу издания П. В. Анненкова.

П. В. Анненков в «Материалах для биографии А. С. Пушкина» и в примечаниях к изданию много сделал для биографического и текстологического изучения творчества поэта, но, как уже было показано выше, не разобрался в соотношении между «Родословной моего героя» (т. е. «Езерским») и «Медным Всадником» и надолго запутал понимание их творческой истории. [540] См.: Соч. Пушкина, изд. П. В. Анненкова. Т. I. СПб., 1855, с. 381-386; т. III, с. 549-552.

Из критических отзывов на издание Анненкова первое место занимает статья А. В. Дружинина в «Библиотеке для чтения», где несколько страниц посвящены «Медному Всаднику». [541] Библиотека для чтения, 1855, т. СХХХ, март и апрель, отд. III-IV, с. 41-104 (о «Медном Всаднике» — с. 93-96).

В начале статьи автор говорит о непонимании, которое окружало Пушкина в последние годы его жизни и позднее, после его смерти: «Свежо предание, но верится с трудом, что в весьма неотдаленное от нас время „Медный Всадник“ казался странною фантазиею…». [542] Что имеет здесь в виду Дружинин, неясно. Быть может, однако, это скрытый намек на статью Белинского 1846 г. Далее высказываются интересные и верные общие мысли о высокой культуре, начитанности, громадном трудолюбии Пушкина, о его непрестанном литературном труде — чертах, хорошо показанных «Материалами» Анненкова и его изданием. «Если „Медный Всадник“, — говорит Дружинин, — так близок к сердцу каждого русского, если ход всей поэмы так связан с историей и поэзией города Петербурга, — то все-таки поэма в целом не есть достояние одной России, она будет оценена, понята и признана великой поэмою везде, где есть люди способные понимать изящество <���…> Смелость, с которою поэт сливает историю своего героя с торжественнейшими эпохами народной истории, беспредельна, изумительна и нова до крайности; между тем как общая идея всего произведения, по величию своему, принадлежит к тем идеям, какие родятся только в фантазиях поэтов, подобных Данту, Шекспиру и Мильтону!». Однако же в чем сущность этой «общей идеи» — Дружинин не объясняет, ограничиваясь вместо анализа поэмы лишь замечанием о том, что «Евгений бледен как лицо <���…> Несмотря на все наше благоговение к памяти Александра Сергеевича, мы смело упрекаем его Евгения в бесцветности». [543] Библиотека для чтения, 1855, т. СХХХ, с. 94-96.