Райнер Рильке: Часослов

Как Ты велик!

x x x

Ты так велик, что я в Твоей тени

не существую, вопреки завету.

Так темен Ты, что моему рассвету

нет смысла брезжить в те же дни.

Высоким валом - Воля эта:

рассвет в ней тонет искони!

Но до чела Господня доросла

моя тоска, мой бедный ангел света,

не узнан, не прощен и без ответа...

до Господа - концом крыла.

Нет, не летать - полет постыл ему,

где стаи лун безжизненны и дики

и берега скрываются во тьму.

Огромных крыльев огненные блики

раздвинут дуг Твоих надбровных тень,

чтобы открылось вдруг, как ясный день,

действительно ль он проклят, светлоликий!

x x x

Тьмы ангелов на свет слетелись, Бога

в сияньи ищут, учит каждый лучик

челом здесь бить лучам светил могучих.

А я, глагол Твой и Твоя подмога,

их вижу: вспять они летят, их много

тех, кто найти Тебя не чает в тучах.

Да Ты и сам был золотом пленен,

и зазвала Тебя эпоха, спета

молитвами из мрамора и света,

и Ты явился ей, как Царь-Комета,

челом сияющим на небосклон.

А вспять летишь - и присный век сметен.

Безмолвье уст Твоих во мглу одето,

но мной дышал Ты и во тьме времен.

x x x

В те времена он до небес дорос.

О Микеланджело шла речь сейчас.

И я читал: властитель глыб и масс,

он был колосс,

каким громада мира не указ.

Еще вернется он, ведь он из тех,

в конце эпохи кто с ней делит грех,

считая ценности: итог таков!

И вот всю тяжесть он берет веков,

бросая в бездну духа своего.

Печаль и радость знали до него.

Но выразил он бытие в объеме,

во всем его единстве кровном, кроме

лишь одного: не покорился Бог.

И оттого в любви его весомей,

сильней и злей был ненависти ток.

x x x

Итальянский побег, Господь, дерева Твоего

уже отцвел.

Как хотел он всего

лишь пораньше плодами украсить ствол,

но цвести устал и остался гол,

и не даст уж плода иного.

Но весну свою там Ты провел, Господь,

там твой Сын одевает в плоть

царствие Славы.

Слева - Силы - и справа

обратились к Младенцу - сиянию Слова,

И с дарами текли к нему снова,

и шли за ним,

и хвалу свою, как херувим,

пели всласть.

Ароматная Власть,

Он был Розою Роз,

тем к себе дал припасть,

кто без родины рос.

Прошумел в маскарадах средь метаморфоз

голосами эпохи, сумевшими с Ним совпасть.

x x x

И было там любимо Древо

Плода Бессмертного, там Дева,

чей страх так трогательно строг,

цвела из девственного чрева,

распутав сто к Тебе дорог.

Все приходило с ней в движенье,

в ней Новый Век - Дитя - воскрес;

Была царицею в служенье

Мария - чудо из чудес.

И в каждом благовесте звонком

с ней - каждый дом; и вот, Жена,

она была почти ребенком,

но так в себя погружена,

так им _Одним_ полна, что тыщам

спастись хватило бы, и свет

свидетельствовал: свет был нищим

в сем Винограднике Побед.

x x x

Но так же, как тяжесть плодов отшумевшего сада,

колонны, руины, разрушенная аркада,

и псалом без конца и склада

гнетут, - она

в часы иные ликом своим туманным,

не разрешившись еще Вечно Желанным,

к будущим крестным ранам

обращена.

Улегся вихрь, бесшумный и кромешный

а руки пусты.

Увы ей, не родившей Свет Безгрешный.

И ангелов чужой и безутешный

сонм страшен был ей, как во тьме кусты.

x x x

Такой писали Деву... Тот, чей гений

у солнца взял влеченье, тот с тоской

глядел, как зрело в ней самозабвенней

и чище всех, хотя в Страстях смиренней,

всеобщее: и живописцем пеней

он был всю жизнь, и плач водил рукой.

Покровом был чудесным скорби алой

на горестных губах, когда почти

в улыбку обращалась боль, прости,

что ангельским Семи Свечам нимало

здесь не открылось, хоть века свети.

x x x

Но несравненной ветвью в тишине

Бог, дерево, созреет в той стране,

где весть благую - летнюю - однажды

услышат в шумных кронах, там, где каждый

так одинок, как выпало и мне.

Ведь одинокому открыт Господь,

и многим одиноким не щепоть

а пригоршни. Лишь одиночке - горе.

У каждого - свой Бог. Но станет вскоре

понятно всем (и мне - в их хоре),

что в бесконечном разговоре,

наитьях, плаче, строгом споре,

в явленном бытии-просторе

_единый_ волен Бог волной.

И вот последний гимн земной

в пророке, в старце, в духовидце:

Плодами Бог укоренится,

крушите звонницы - молиться

пристало в час, когда в пшенице

безмолвие встает стеной.

Плодами Бог укоренится.