Райнер Рильке - Часослов

и снег, и камень след в них оставляли,

зато луга скитальцев исцеляли,

среди которых каждый одинок.

Их боль - наследье той великой боли,

которую по собственной вине

ничтожным горем люди побороли;

траву и острый камень поневоле

любить привыкли те, кто в чистом поле

скитаются, как пальцы по струне.

x x x

Их руки схожи с женскими руками;

гнет материнства нежные несут,

как птицы, побывав под облаками,

вьют гнезда, неизменные веками;

их руки - освежающий сосуд.

x x x

Их губы словно губы, что прильнули

к другой груди, в которой потонули,

так что без этой плоти жизни нет,

как будто в ней одной премудрый свет

со всеми в мире формами замкнули

они, подобье, камень и предмет.

x x x

А голос их издалека царит,

привержен солнцу и стихийным силам,

лесам дремучим слышен и могилам,

во сне заговоривший с Даниилом,

о море неумолчно говорит.

x x x

И спят они, когда Первоначало

их восприемлет в царствии своем,

чтобы раздать потом, как хлеб голодным,

глухим ночам и зорям путеводным;

они как дождь, в котором зазвучало

земное лоно, щедрый чернозем.

Прозванье - шрам, и не оставит время

у них на теле этого рубца;

для вечности их тело - только семя,

чтобы Тебе рождаться без конца.

x x x

Их тело как жених, который сам

не ведает границ родного дола,

где странствует в окрестностях престола

ручей, прекрасным родственный вещам;

но в стройности самой залог раскола

и слабости от многих женщин там,

где в дебрях движет мощь драконом пола

и в ожиданье тихом дремлет срам.

x x x

И в будущем, поверь, они пролягут,

преодолев границы наших дней,

и от лесных не отличаясь ягод,

покроют землю сладостью своей.

И под дождем осенним не растаяв,

без крыши должен выстоять их род,

источник всех на свете урожаев,

тысячекратно приносящий плод.

Пусть будут времена еще суровей,

пусть государства гибнут в кабале,

возделают их руки новь становий,

когда устанут руки всех сословий

и всех народов на земле.

x x x

Их уведи оттуда, где на суд

обречены отчаянье и злоба,

где терпеливо до сих пор живут

они средь нарождающихся смут.

Неужто места не нашли для них

ни ветер быстрый, ни ручей проворный,

и пруд не отразит жилищ людских,

когда застроен брег его просторный?

Им нужен лишь клочок земли покорной,

как дереву, чей цепкий корень тих.

x x x

Дом бедных - не алтарный ли ковчег?

Там вечность - род изысканнейшей снеди,

но у нее бессмертные соседи,

и все-таки, уверена в победе,

она в себя вернется на ночлег.

Дом бедных - не алтарный ли ковчег?

Дом бедных - это детская ладонь,

что брезгует имуществом стыдливо,

предпочитая маленькое диво,

жучка, чья челюсть светится красиво

или песок, бегущий торопливо,

ракушку, хоть звучит она тоскливо,

но взвешено все в мире справедливо

ладонью-чашей (чаш таких не тронь!).

Дом бедных - это детская ладонь.

Дом бедных - всей подобие земли,

осколок неизвестного кристалла,

чья будущая слава отблистала;

убогое жилище, где настала

ночь, вечное предвестие начала,

откуда звезды все произошли.

x x x

Но города в своих бесповоротных

движеньях длят неисправимый век,

ломая и деревья, и животных,

народы вовлекая в дикий бег.

И там культурным служат интересам

и путают, смеясь, добро со злом,

и след улитки там зовут прогрессом,

и мчатся там, где шли, бывало, лесом,

и блеск блудниц хотят придать принцессам,

и дребезжат металлом и стеклом.

Там, кажется, дает им ложь уроки,

собою быть им больше не дано,

и деньги соблазнительно-жестоки

и тянут обессилевших на дно,

и взбадривают слабых, как вино,

животно-человеческие соки

для будничной мучительной мороки.

И бедных изнуряет эта проба,

и неурядиц им не превозмочь,

и бредят жертвы жара и озноба,

и лишены квартиры или гроба,

как мертвецы чужие в злую ночь;

и небеса для бедных ядовиты,

и против них безжалостный пейзаж,

и все они оплеваны, побиты,

и освистать их может экипаж.

И если есть уста для их защиты,

когда Ты, наконец, им слово дашь?

x x x

Где тот, чья бедность мир превозмогла,

тот, кто, большому верный отреченью,

шагнул к епископскому облаченью,

раздевшись на базаре догола;

он; любящий среди благословенных,

как юный год, забрезживший вдали,

брат соловьев господних вдохновенных,