Давид Самойлов - Избранное

Мысли длинные, словно обозы,
Заезжали в углы мозговые,
И извилины слабого мозга
Сотрясались, как мостовые.

Он стал груб, нелюдим и печален
И с приятелями неприятен.
Он был несколько дней гениален,
А потом надорвался и спятил.

Он проснулся от страха и стужи
С диким чувством, подобным удушью.
Тьма была непрогляднее туши,
Окна были заляпаны тушью.

Он вдруг понял, что жизнь не бравада
И что существованье ничтожно.
И в душе его черная правда
Утвердилась над белой ложью.

Бедный цензор родился педантом.
Он достал небольшую тетрадку
И с правдивостью, то есть с талантом,
Все туда записал по порядку.

А наутро он взялся ретиво
За свое… нет, скорей — за иное:
Он подчеркивал все, что правдиво,
И вычеркивал все остальное.

Бедный цензор, лишенный рассудка!
Человечишка мелкий, как просо!
На себя он донес через сутки
И был взят в результате доноса…

Жил-был маленький цензор в Германии
Невысокого чина и звания.
Он погиб, и его закопали,
А могилу его запахали.

1
От Москвы до Берлина не близко.
Сколько лет, сколько жизней — не счесть.
А обратно, считаю без риска,
Суток восемь, а может, и шесть.
Аккуратно упрятав гостинцы,
Словно плотники с летних работ,
Уезжают домой пехотинцы,
Всю войну отмахавший народ.
Наши проводы были недолги.
Протрубил «По вагонам!» горнист,
Марш ударили медные трубы,
А прощаться никто не пришел.
Прибежала одна собачонка
Непутевая, ростом с котенка.

Что ей в голову только взбрело:
Приблудилась, юлит под ногами.
Отгоняли ее и ругали.
А она хоть бы хны. Наконец
Из шестого вагона боец
Произнес:
— Залезай, кабыздошка!

Сразу видно — любовь не картошка.—
Так и взяли собачку с собой.
Барахло рассовали под нары,
И вагоны, войдя в колею,
Повели — растата-растабары —
Надоедную повесть свою.
Мимо шли черепичные крыши,
Чистоплотных деревьев строи,
И казалось, что гуще и выше
Травы там, где гремели бои.
Поезд начал мостами чеканить,
Придорожное эхо будить,
Потянулись вагоны сквозь память —
Раны старые вновь бередить,
Говорить про беду и про счастье,
Рваться в дебри забытых вестей…
Бранденбургские рощи, прощайте,
Провожайте российских гостей!..

2
…Привыкаешь к колесному грому.
Просыпаемся от тишины.
Где стоим? Далеко ли до дому?
Город чей? И которой страны?
Здесь теперь ошибиться нетрудно…
Тишина. На вокзале безлюдно.
Рассвело. Выхожу из вагона.
Ах, мне станция эта знакома!
Небольшой городишко на Варте,
Я здесь был в феврале или в марте.
Помню — ночью ввалились два взвода.
Непогода. Плутаем во мраке.
(Ночью так вас и пустят поляки!)
Вдруг — бараки. Пустые бараки
За стеной небольшого завода.
Лезь под крышу! В тепле веселее!
— Эй, ребята, а здесь — населенье!
— Потеснитесь-ка, местные жители!
Нас в компанию взять не хотите ли?!

Струйка света скользнула по стенам,
По углам, по фигурам согбенным
Стариков. Да, их было здесь двое,
Неподвижных, угрюмых и странных.
Я искал выраженье живое
Хоть одно в их чертах деревянных —
Горя, ужаса, злобы, печали…
— Кто такие? — спросил я. И глухо
Из угла отвечала старуха:
— Он больной. Нас оттуда прогнали.
Все ушли. Мы дорогой отстали.

Это немцы! Мы видели многих:
Офицеров, солдат, генералов,
Смелых, вшивых, убитых, убогих,
Наглых, жалких, хвастливых, усталых,
А таких не видали ни разу.
Что ж! Германия рядом, ребята,
И, выходит, настала расплата!
Кто ж заплатит? Неужто вот эти?
Эти — или немецкие дети?
Неужели же — око за око?
О, не слишком ли это жестоко?
Мы молчали, стояли без слова.
Чуть дрожал огонек желтоватый.
И старуха глядела сурово,
И сурово глядели солдаты.
Разошлись, запахнулись в шинели,
И усталость сомкнула ресницы.
А старуха с незрячим сидели
Рядом с нами, как дряхлые птицы…

3
...Поезд мчится дорогою дальней,
Словно память летит сквозь года.
Рядом струйкою горизонтальной
Вдоль дороги текут провода.
Как тетрадь, разлинованы дали,
И записано в эту тетрадь
То, что некогда мы повидали,
Что пришлось обретать и терять.

Эх, и молодо-зелено было!
Сколько радости, ярости, пыла!
И не то, что в году сорок первом
В ледяном подмосковном окопе.
Мы войну повернули к победе,
Мы со славой идем по Европе.
И всего-то нам двадцать с немногим —
На два, на три годочка побольше.
Наша молодость мчится по Польше.
И в ушах, как воды воркованье,
Женский лепет, слова и названья —
То ли Луков поет, то ли Любень,
То ли Демблин звенит, словно бубен,
То Ленчица мелькнет, раззвенится
Возле Седлеца Конколевница.