Коллектив авторов - Живая вода времени (сборник)

Успенский знал, что такое всесоюзный сыск. Всю милицию страны подняли на ноги, все секретные службы. Узрел беглец свои фотографии, расклеенные по строениям какого-то заштатного вокзала и сразу понял: хана.

…Я пришел расстреливать. Мы сидели в камере на топчане, по-дружески молча курили «Казбек», приканчивали пачку. Успенский как-то спас меня от гибели, и мне было не просто.

Потом мы двигались – Успенский впереди – гулкими горлами коридоров спустились в подвал. Приблизились к изрешеченной пулями ярко освещенной сосновой стене. Издали квадрат этой стены казался манящей дверью к свободе.

Он не повернулся.

– Ну, будь, – вздохнул я.

– Будь, – глухо отозвался Успенский.

Он еще говорил, а я уже стрелял…

VI

Судьба уберегла меня от репрессий, сестрица. Я счастливо вышел на пенсию и вот теперь здесь, в новозеланской глуши, в больничной палате, доживаю свой срок. Мне снятся века! Ближе, милее мне век, где детство мое…

Помню чудный вечер… Прискакал с государевой службы тятенька. Стоял надо мной, ладный и пригожий, как тульский пряник, потягивал из липового ковшика мятный квас и с любопытством разглядывал меня. На его усах и бородке сверкали квасные капли. Молвил ласково:

– Лепота! Ужо, бесенок… Ну, слава Богу…

Помню другой вечер… В полутемную светлицу шагнул царь. Иван Васильевич был юн, тонок, угловат. За ним – я. Глаза царя кротки и бездонны, в них мерцало пламя свечек.

– Ну как? – с любопытством вопросил он, крестясь и подходя к колыбельке.

Царица рдела:

– Вот!

– Лепота, – прошептал Государь. – Ужо. Ну, слава Богу.

Иван Васильевич пошевелил пальцами в перстнях возле личика своего первенца:

– Ванюша! Динь-дон, динь-дон, загорелся Кошкин дом!

Потом царица возилась у колыбельки, а мы сидели тут же, играли в шахматы. Играли азартно и долго. Наконец, к вящей радости царя, я сдался.

– Будя, государь, с тобой не совладать! – разводя руки и подпуская своему голосу краски восторга и удивления, воскликнул я.

– Да, я умею играть, – бахвалясь по-мальчишески, легко и просто согласился царь. – Кого хошь объегорю.

«…Было ли это, Господи? Ты уберег меня… Зачем?! Мне снятся века, деяния мои страшные. За что ты меня так, Господи? Ведь был я невинный младенец. Птенец! За что покарал ты птенца, обратив его в дьявола?! За что?! Дай ответ, Господи! Дай!..»

VII

Главный врач новозеланской городской больницы Иван Уткин:

– Алло, Никита Сергеевич? Здравствуйте. Уткин позвонил, прошу прощения. Скончался Отбабахин…

Председатель горисполкома Никита Лебедь:

– Ну позвонил бы утром!

– Тут такая жуть! Нетелефонный разговор.

– Не темни! Что случилось?

Уткин:

– Прошу приехать. Нетелефонный разговор.

Лебедь:

– Ладно. Посылай «скорую»…

VIII

Из решения горисполкома г. Нового Зеланска: «В целях увековечения памяти несгибаемого большевика, пламенного революционера, ветерана партии, кавалера государственных наград, персонального пенсионера союзного значения Отбабахина Тимофея Федоровича горисполком решил:

1. Переименовать микрорайон Конский Бугор г. Нового Зеланска в микрорайон Отбабахино.

2. Переименовать улицу Цветочную в улицу Отбабахинскую.

3. Присвоить пионерской дружине средней школы № 1 почетное звание «Юный Отбабахинец»

IX

Из Указа Президиума Верховного Совета РСФСР: «… Переименовать город Новый Зеланск в город Отбабахинск…»

Давным-давно, в прошлом веке, когда еще летал Валерий Чкалов, молодые авиаторы Иван Ложкин и Павел Тучин нежданно-негаданно угодили в группу специального назначения. Эта группа именовалась особой эскадрильей воздушных авианосцев. Когда летчики узнали, чем им придется заниматься, они оробели. Мыслимое ли дело – кататься в небе верхом на бомбардировщике! Конечно, не буквально верхом, а на крыле, но ведь и крыло бомбовоза – это тебе не посадочная полоса для истребителя. А как взлетать?

Не за свои шкуры боялись Ложкин и Тучин. Мучил страшный вопрос: вдруг не оправдают высокого доверия партии и комсомола?

Курсантам объяснили, что они будут выполнять важные стратегические задачи. Какой запас топлива у истребителя? Максимум – на 50 минут. Только взлетел – думай о посадке. А на воздушном авианосце дуй хоть за тысячу верст, выполняй задание и подобным же макаром возвращайся на базу. Такая «верховая езда».

Полетели Ложкин и Тучин «верхом» в первый раз. Непривычно было и жутко! Бомбардировщик с «ястребками» на крыльях – как куриный нашест с хохлатками. Разбежался «нашест» длинно и вскарабкался, изо всех сил цепляясь за тучки, в небесную высь. Сидят пилоты в своих самолетах, млеют от новизны ощущений, на кабину «извозчиков» посматривают, не дают ли знака. Ага, машут, чтоб запускали движки: в начале тридцатых годов радиосвязь в советскую авиацию еще не дошла. И вновь знак: стартуйте! Тучин вспорхнул, а Ложкин не может: замки-держатели заклинили, не отпускают ястребок. Газует Ложкин, а из кабины бомбардировщика отчаянные угрозы кулаками: дескать, глуши мотор, балда, крыло оторвешь! И Тучину семафорят: садись на крыло, чтоб не было крена! А Тучин боится: вдруг врежется и собьет бомбовоз?!