Рахель Блувштейн - Переводы из Рахели

росли цветы по имени "а вдруг?" -

я им была и верный садовод,

и близкий друг.

И днем, и ночью, долгие года

я сторожила, не жалея сил,

чтоб ветер под названием "никогда"

бутонов не скосил.

Но этот ветер был совсем не прост -

он гнул свое, хлестал, наотмашь бил...

и вот теперь мой сад зовут "погост" -

как сад могил.

5688

Обручена с каморкой Элиягу

моей мансарды светлая душа -

с библейским мудрецом, седым бродягой,

что мертвых воскрешал.

Входил в обитель горести кромешной,

молитвой рвал пространства рубежи

и к матери склонялся безутешной:

"Твой мальчик жив!"

О, мертвецы мои! Лишь вас не в силах

вернуть живыми странник колдовской:

вы немы и глухи в своих могилах,

как лёд людской.

29 Тевета, 5688

Залману

Братство эха живет меж нами,

тьмы минувших годов сильней.

Еще теплится в сердце пламя

тех наивных и чистых дней.

Помню нас на горе, на пике -

моей радости звон и блеск,

твоих глаз глубину, твой тихий,

бледный облик галутных мест...

"Голос твой, - ты сказал, - как песни

пастухов в горах Йегуды..."

Отчего этот миг чудесный

стал нам памятней агады?

В чуждом, воющем, злом бедламе

как прошел он среди огней?

Отчего это братство - с нами,

тьмы минувших годов сильней?

3 Швата, 5688

Не жалуюсь! Свой тесный кров

мечтой пространства подслащу,

в тоске осенних холодов

пурпур и злато отыщу.

Не жалуюсь! Стихи чисты

В криницах сердца моего,

и зелены пески пустынь

с вершин горы Нево.

5687

Как близки Голаны - вот они, потрогай!

Но строга твердыня: не пошутишь там...

Дед Хермон кемарит, разбросав отроги,

холодок сбегает по крутым хребтам.

Там к воде склонился берег низкой пальмой -

плещется, смеется, дрыгает ногой,

как шалун-мальчишка, нежный и нахальный,

каждый день - все тот же, каждый день - другой.

Алой кровью маков загорятся склоны,

крокусы ответят желтизной полей...

Здесь бывает зелень всемеро зелёней,

здесь бывает небо всемеро синей.

Даже если тело сносится, как платье,

и чужие хоры в сердце запоют,

как могу забыть я, как могу предать я

мой родной Кинерет, молодость мою?

Тель-Авив, 5687

http://www.youtube.com/watch?v=_hR3Y21yc8Q

Музыка - Наоми Шемер, исполняет Хава Альберштейн

Меня вели на казнь. Судья потупил взор,

не повернул лица.

Проклятье той, кто сердце на позор

вручит другим сердцам!

Пыль жгла мои ступни. Иссяк последний всплеск

последних сил.

Шипы... колючий куст... глухонемых небес

слепая синь...

Дойду до ям и груд под смерти шепоток

и лишь тогда

я обернусь: а вдруг мелькнет его платок

у стен суда?

5687

Можно сто раз воскликнуть: "конец ярму!"

можно стократ восславить свободы прыть,

но не сломать словами мою тюрьму,

звона цепей не скрыть.

Сердце мое ты держишь в своей горсти -

то приотпустишь, то в кровь сожмешь кулаком...

А сердце трепещет, дергается, частит -

просто частит - молчком.

Та, другая, которая после придет

и поселится в сердце твоем,

чтобы пить эту горечь, отраву и мед,

что еще мы любовью зовем,

та, другая -

стена, пелена, белена...

но ведь ты же вернешься потом -

целовать мою тень, что навек вплетена

в эти строчки нетленным жгутом?

И полюбила Давида Михаль, дочь Шаула...

...и презрела его в сердце своем.

(Шмуэль - I, 18, 20; Шмуэль - II, 6, 16)

О, Михаль! Как видна, сестра, поколений связь...

Не смогла загубить твой сад орда сорняков,

На твоей сорочке не блекнет узора вязь,

И звенят браслеты сквозь стену глухих веков.

Сколько раз я видала тебя в угловом окне -

Эту гордую нежность и царскую эту стать...

О, Михаль! Суждено нам обеим - тебе и мне

Полюбить того, кого надо бы презирать.

Моих настроений и мыслей

недолог осенний расцвет.

Они, как последние листья:

слетели, мелькнули - и нет.

Лишь ты мне - извечное счастье,

земля, мать сухая земля,

в минуты любви и участья,

в годины дубья и колья.

И в детстве, родном и далеком,

и в смерти, совсем налегке,

прижму свою бледную щеку