Анна Ахматова: Стихи любимым

5 марта 1966 года Анна Ахматова умерла в подмосковном санатории и была похоронена на кладбище поселка Комарово.

В среде ахматоведов бытует мнение, что Ахматова изменила ход русской поэзии (в поэтический обиход прочно вошел дольник, ахматовские рифмы и синтаксис). Действительно, она проговорила, прописала, сделала поэтически явными некоторые явления, и они укоренились, не нуждаясь более в поэлементном осмыслении; она как бы исподволь «перекодировала» язык Золотого века русской поэзии – в соответствии с духом этого века, но и осовременив его, повлияв на движение русской поэзии своей особой интонацией. И в силу своего мощного дара не могла не воспроизвести основное содержание эпохи, как не могла не «приручить» поэтически любое чувство – и любовь к мужчине, и любовь к Родине.

В стихах, возникших после «Четок», стали заметны патриотические мотивы, на что указывал Осип Мандельштам; Николай Гумилев признал в ней «крупного поэта»; Борис Эйхенбаум и Корней Чуковский отметили воздействие на ахматовскую стилистику поэзии Баратынского. Живость тогдашней критики, ее мгновенный отклик, активное читательское участие в создании и толковании литературных загадок и мифов способствовали видению особой миссии поэта, его избранничества. А ахматовская установка на загадочность и автобиографическую ретроспекцию как нельзя лучше провоцировала трактовки.

Роман Тименчик отмечает, что становление такого поэтического метода Ахматовой, как «обращенность поэтической системы на самое себя», вызывало упреки в самоперепевании. Но возможно, что это возвращение к прошлому опыту было также подспудным следованием законам периодического возрождения природы, что иллюстрируется емким восьмистишием «Перед весной бывают дни такие…» со строками «А песню ту, что прежде надоела,/Как новую, с волнением поешь» (с наступлением весны).

Недосказанность как прием, при последующем изменении ахматовской манеры и расширении круга тем, сопутствовала ее лирике всегда. Хотя, например, Дмитрий Быков считает, что «таинственность» у Ахматовой отсылает к принципиальной непостижимости бытия (говоря о том, что «Ахматова – поэт по преимуществу ветхозаветный, Пастернак – новозаветный»). Но в любом случае наверняка ей были близки слова И. Ф. Анненского: «Если не умеете писать так, чтобы было видно, что вы не все сказали, то лучше не пишите совсем. Оставляйте в мысли». Ахматова в свою очередь говорила по поводу герметичных стихов: «Важно только одно, чтобы сам автор имел нечто в виду».

Анна Ахматова с поразительной точностью передает нюансы чувства и отношений. Стихотворение 1915 года, посвященное Н. В. Недоброво, – «Есть в близости людей заветная черта…» – лежит совершенно вне времени, и трудно вспомнить, чтобы именно это психологическое состояние было описано кем-то еще из поэтов: ему, пожалуй, и нет конкретного названия в словаре любви, хотя оно, несомненно, оттуда.

Редчайший поэтический пример – и известная «Молитва», где бесценное предлагается в обмен на величие России. Это исступление из ряда возможных самопожертвований, звучащее даже, пожалуй, дико (тот случай, когда в поэте хочется увидеть женщину, не способную отдать на заклание ребенка). Но в искренность автора невозможно не верить, тут забываешь, что существует лирическая героиня. И ведь не лирическая героиня, а земная женщина (повинуясь своему творческому предназначению?) позволила родственникам Гумилева «отобрать» (слова Ахматовой, приведенные в дневнике П. Н. Лукницкого) у нее ребенка. Со смиренной простотой поэт пишет и о своей смерти, обращаясь к маленькому сыну: «Буду тихо на погосте/Под доской дубовой спать,/Будешь, милый, к маме в гости/В воскресенье прибегать…».

Ахматова, наверное, последний большой поэт, в свое удовольствие использовавший рифмы «улыбки/ошибки» «березы/слезы», «повесть/совесть» (причем в одном стихотворении – «Три осени»). Означает ли это, что смысл важнее «внешности», или перед нами дань пушкинскому «читатель ждет уж рифмы “розы”»? Или здесь та самая простота, в которую впадают, «как в ересь»? Давид Самойлов, во вступительной статье к избранному Ахматовой, вышедшему в год столетия со дня ее рождения, предлагает ключ к такому поэтическому изъяснению: «Но форма Ахматовой всегда была формой высказывания и больше принадлежит к образу мыслей, чем к стихосложению». А Н. В. Недоброво (правда, применительно к ранним стихам, но Ахматова считала его взгляд определяющим для всего ее творчества, называла его рецензию «Разгадка жизни моей») отмечает «безразличное отношение Ахматовой к внешним поэтическим канонам». Он пишет также следующее: «… если Ахматовой в странствии по миру поэзии случится вдруг направиться и по самой что ни на есть езжалой дороге, мы и тогда следуем за нею с неослабно бодрой восприимчивостью». Чем, как не ахматовской харизмой, можно объяснить, что даже трюизмы в ее стихах порой воздействуют влекуще? Ранняя Ахматова писала преимущественно о несчастной любви и, по словам Недоброво, разработала поэтику «несчастной любви до исключительной многотрудности». Оказывается, «она (несчастная любовь. – Н. Б.) – творческий прием проникновения в человека и изображения неутолимой к нему жажды. Желание напечатлеть себя на любимом, несколько насильническое, но соединенное с самозабвенной готовностью до конца расточить себя, с тем чтобы снова вдруг воскреснуть и остаться и цельным, и отрешенно ясным, – вот она, поэтова любовь. Неверна и страшна такая любовь».