Шота Руставели - Витязь в барсовой шкуре

О, не будь же беспокойной. А скажи, кто этот стройный
Кипарис красою знойной?» Падал наземь Автандил.
А она в тревоге шумной повторяла: «Ты безумный.
Если ж нет, заметь, что гумны цепь ни разу не пробил.

Сколь ты легок, вопрошая. Скрыта тяжесть здесь большая.
Но напрасно, поспешая, нудишь ты сейчас ответ.
Грусть чрезмерна, чрезвычайна. Стон не вырвался случайно.
И на зов: «Скажи, в чем тайна», — я одно промолвлю: «Нет».

«Если б знала ты, откуда», — молвит он, — вникая в чудо,
Я пришел, тогда б отсюда не гнала с пустой рукой.
Пусть, тебе надоедая, я тесню тебя, но, зная,
Как молю я, убеждая, не робей же предо мной».

Дева молвит: «Кто ты? Что ты? Этот гнет зачем заботы?
Скал угрюмых повороты солнце скрыли от меня:
Ты пришел, морозный холод. Долгой речью ум расколот.
Хоть моли, хоть бей, как молот, — здесь не выманишь огня».

Вновь коленопреклоненья, уговоры, убежденья.
Тщетно все. От нетерпенья ярым гневом он зажжен.
На лице негодованье, крови брызнуло пыланье.
Деву за косы он дланью, к горлу нож приставил он.

Восклицает витязь страстно: «Что ж, я плакал здесь напрасно?
Так зловолье безучастно? Нас обоих не губя,
Быть не дай в мученьи строгом. Или, вот клянуся богом,
Смерть врагу, и пред порогом смерть тебе, убью тебя».

Дева молвит: «Цели силой добиваться — путь постылый.
Раз убил, — взята могилой. Тайну гроб укроет мой.
Почему, пока терзанья длятся, делать мне признанья?
Но убьешь, — для упованья заодно могилу рой».

И еще она сказала: «Или горя было мало?
Для чего меня искало это сердце? Для чего?
В языке нет сил, ни знанья, чтоб сказать повествованье.
Я — прочтенное посланье. Увидал, — порви его.

Знай, что смерть мне не лишенье. Прекратит тщету томленья.
В ней запруда для мученья. Что мне, если я жива?
Мир — мякина мне пустая. Но, тебя совсем не зная,
Как сказать мне, доверяя сокровенные слова?»

Витязь мыслит: «Эти речи, может быть, другим предтечи.
Но они еще далече. Как сплести вернее нить?»
Сел, заплакал. Молвит деве: «На меня ты, знаю, в гневе.
Злое семя было в севе. Это мне не пережить».

Дева в лике омрачилась. Еще сердце не смягчилось.
Витязь плачет. Все затмилось. Больше он не говорит.
Розоцветный сад светлеет. Нежный цвет росу лелеет.
Дева плачет и жалеет. Сердце грустному стремит.

Жаль ей витязя. Но дума непокорная угрюма.
Туча так струит без шума на деревья мрак теней.
И с чужим сидит чужая. Витязь, все в ней замечая,
Видит — вот она другая. На колено стал пред ней.

Говорит, склоняя вежды: «Рассердилась. Нет надежды.
Как без пищи, без одежды — здесь я. Вовсе не затми.
Мне шепнуло помышленье, что простишь ты прегрешенье.
Мы должны давать прощенье, и не раз, а до семи.

Хоть мое начало службы было дурно, почему ж бы,
Пожалев любовь, ты дружбы не явила мне сейчас?
Мне помочь никто не может. Сердце жизнь тебе предложит.
Все возьми. Но пусть поможет мне сестра на этот раз».

О любви его услыша, дева плачет, громче, тише.
Переменно так по крыше светлый дождь стучит весной.
Вырастает жалоб сила. Влага розу оросила.
Бог к желанью Автандила лик склонил приветный свой.

Мыслит он: «Она, бледнея, уж не роза, а лилея.
Верно любит». И смелея, снова молвит: «О, сестра!
В ком любовь ярит горенье, жалость к тем — без исключенья.
Враг тут знает сожаленья. Смерть в любви — всегда пора.

Я в любови, я влюбленный, словно разума лишенный.
Я, зарей моей зажженный, послан витязя найти.
Где я в поисках скитался, даже день не зажигался.
Сердцем я тебя дождался. Сердце дай мне обрести.

В мысли, в тайне сокровенной, он живет запечатленный.
Лик его как лик священный. Света нет душе моей.
Мчусь безумный в мир суровый. О, разбей мои оковы.
Дай зажить мне жизнью новой, или, скорбь сгустив, убей».

Чувства полная иного, уж не так теперь сурово
Дева, глянув, молвит слово: «Больше здесь теперь добра.
Ты вражду сейчас посеял, и вражду, печалясь, свеял.
Друга ты во мне взлелеял, я вдвойне тебе сестра.

Если, помощи желая, говоришь, к любви взывая,
Я тебе сестра родная, верь в усердную слугу.
Если сердца не явлю я, обезумленный, тоскуя,
Ты погибнешь. Пусть умру я, но тебе я помогу.