Эдуард Асадов - Стихотворения

Все, кто любит лирику, — мещане!
И добавлю: тот, кто в грозный век
Милую целует на диване, —
Мелкобуржуазный человек.

Чтоб не портить грандиозных планов
Вредным романтическим душком,
Я влюбленных, словно тараканов,
Выводил бы, шпаря кипятком.

Только вот загвоздка: если, братцы,
Погасить везде любовный пыл,
Смогут ли сограждане рождаться?
Это вот пока я не решил!

Ах, жаль мне вас, девчонки-хохотушки!
Жаль ваших мам, и бабушек, и нянь.
Вам все б танцульки, все бы тритатушки!
А где предел? Где, извините, грань?!

Вы мчитесь в парк, не ведая кручины,
Надевши мамин праздничный наряд,
Но в парках ночью водятся мужчины,
А это вам не детский мармелад!

Что есть мужчины? Милые дурехи!
Мужчины — это дети сатаны.
Ах, как страшны их галстучки и вздохи,
Особенно пижонские штаны.

Что делают пижоны, вам известно?
Они в ночи, кривя ухмылкой рот,
Начнут вам петь не массовые песни,
А кое-что совсем наоборот.

И все, о чем замыслили они —
Мужчины эти с хищными глазами,
Я рассказать могу лишь вашей маме,
А вам ни в коем случае, ни-ни!

Прошу вас, бойтесь хуже карантина
Пижона краснобая-соловья!
Любовь же даст вам лишь один мужчина,
А тот мужчина, между прочим, я.

Тревога! Спасите! Над морем, над сушей
Пусть крик мой несется до звездных миров!
У нас на площадке лифтерша Феклуша
Сидит и вовсю критикует жильцов.

Как можно терпеть, чтоб простая старуха
Хихикала, глядя на крашеных дам,
Брюзжала про чье-то отвислое брюхо,
Болтала про жен, изменивших мужьям.

Гуляют? И пусть на здоровье гуляют!
Страстей не удержишь за крепким замком.
А бабка, ну что она в том понимает,
Всю жизнь проскрипев со своим стариком?!

Спасите! Язык у Феклуши как ножик.
Все режет: и дом, и любую семью.
Вчера добралась до моих босоножек,
А нынче косится на шляпку мою.

Феклуша в войну зажигалки гасила.
А я? Разве я не знавала тревог?
Я двадцать шинелей в походах сносила,
И весил по пуду мой каждый сапог.

Я бывший солдат, санитар, запевала.
Я, кроме бензина, не знала духов.
И словом таким, если надо, рубала,
Что каски слетали с бывалых бойцов.

Но нынче пою я другие мотивы:
Да здравствуют моды, да здравствует шик!
Короткие юбки намного красивей,
Чем длинный и злющий Феклушин язык.

Но хватит! Я вытряхну дерзкую душу.
Пусть мой приговор будет тверд и суров:
Я вымажу бабку помадой и тушью,
А после прихлопну флаконом духов!

К оригинальности я рвался с юности,
Пленен помадами, шелками-юбочками.
Ах, экстра-девочки! Ох, чудо-бабы!
То сигареточки, то баобабы.

Картины Рубенса, клаксоны «форда»,
Три сивых мерина на дне фиорда.
Три пьяных мерина, две чайных ложки,
Старухи пылкие, как в марте кошки.

Глядят Горгонами, шипят гангренами,
Кто с микрофонами, кто с мигрофенами.
Но мчусь я в сторону, где челок трасса,
Расул Гамзатов кричит мне: «Асса!»

«Шуми!» — басит он. И я шумлю.
«Люби!» — кричит он. И я люблю.
Мотоциклисточки, чувихи в брючках,
Мне в руку лижутся и в авторучку.

Но я избалован и двадцать первую
Согну в параболу, швырну в гиперболу.

Я был в соборах, плевал на фрески,
Смотрел к монашкам за занавески.
Стоят и молятся, вздыхал печально я,
А сущность женщины — горизонтальная!

Гоген, Растрелли, турбин аккорды…
И вновь три мерина на дне фиорда.
Три пьяных тени, сирень в бреду.
Чернила в пене… Перо в поту…