Демьян Бедный - Том 3. Стихотворения 1921-1929

   Нынче карась чудесно обнаружен.
Попавши щуке в утробу на ужин,
Вываренный в ее соку,
С подозрительными пятнами на одном и другом боку,
Пахнущий преотвратно,
Был он выблеван щукой обратно
И – постигнув вещам надлежащую меру –
Сделал в Англии карьеру.
В рыбьих вождях, щучий сын, обретается,
От щучьих щедрот питается,
Смотрит ради сих щедрот
Капиталистической щуке в рот, –
За такое похвальное поведение
(За готовность всегда отдаться щуке на съедение)
Этот жеваный карась
Был даже министром вчерась
В образе Макдональда Рамзая,
Того, что, парламентски дерзая
Диспутировать со щукой капиталистической,
Прославился политикой империалистической,
Единосущной «социализму конструктивному»,
Который узнается по запаху противному
И по несмываемой пробе,
Полученной в щучьей утробе.

Собственно говоря,
Житие щедринского пескаря
Всем хорошо известно.
Прожил он век свой честно,
По прародительскому завету,
Не попавши в западню ни в ту, ни в эту.
Дожил до возраста предельного,
Не сделав, правда, ничего дельного.
Всю жизнь дрожал, забившись в нору,
Дрожал бы там и по сию пору,
Доживая свой век бесполезно и безвредно,
Когда б не исчез бесследно:
То ли щука его заглотала,
То ли рак его клешней перешиб,
Этого до сих пор не знала
Ни одна из рыб,
Хоть их много над этой загадкой тужилось.
И вдруг обнаружилось,
Что он дожил до наших дней,
Что его зовут Уебб Сидней,
Что он в Англии достиг положения,
Что он участник рыбьего движения,
Что вышла из-под его пера
Известная книга «Ни два, ни полтора,
Ни богу свеча, ни черту дудка», –
Что он, «премудрый», – шутка! –
Щука б его заглотала! –
Превзошел глубину Марксова «Капитала»,
Книгу «допотопного пророка лондонских предместий»
(Как сказал Шоу в рождественском номере «Известий»),
Что, вознося ученую хвалу
Чемберленовско-щучьему хайлу,
Он живуч и процветает в неволе.
   Что о нем скажешь боле?

В непроезжей, в непролазной,
В деревушке Недородной
Жил да был учитель сельский,
С темнотой борясь народной.

С темнотой борясь народной,
Он с бедой народной сжился:
Каждый день вставал голодный
И голодный спать ложился.

Но душа его горела
Верой бодрой и живою.
Весь ушел учитель в дело,
С головою, с головою.

Целый день средь ребятишек
Он ходил, худой и длинный.
Целый день гудела школа,
Точно рой живой, пчелиный.

Уж не раз урядник тучный,
Шаг замедлив перед школой,
Хмыкал: «Вишь ты… шум… научный…
А учитель-то… с крамолой!»

Уж не раз косил на школу
Поп Аггей глазок тревожный:
«Ох, пошел какой учитель…
Все-то дерзкий… все безбожный!..»

Приезжал инспектор как-то
И остался всем доволен,
У учителя справлялся:
Не устал он? Может, болен?

Был так ласков и любезен,
Проявил большую жалость,
Заглянул к нему в каморку,
В сундучке порылся малость.

Чрез неделю взвыл учитель –
Из уезда предписанье:
«Обнаружив упущенья,
Переводим в наказанье».

Горемыка, распростившись
С ребятишками и школой,
С новым жаром прилепился
К детворе деревни Голой.

Но, увы, в деревне Голой
Не успев пробыть полгода,
Был он снова удостоен
Перевода, перевода.

Перевод за переводом,
Третий раз, четвертый, пятый…
Закручинился учитель:
«Эх ты, жребий мой проклятый!»

Изнуренный весь и бледный,
Заостренный, как иголка,
Стал похож учитель бедный
На затравленного волка.

Злобной, горькою усмешкой
Стал кривить он чаще губы:
«Загоняют… доконают…
Доконают, душегубы!»

Вдруг негаданно-нежданно
Он воскрес, душой воспрянул, –
Будто солнца луч веселый
На него сквозь туч проглянул.

Питер! Пышная столица!
Там на святках на свободных
– Сон чудесный! – состоится
Съезд наставников народных.