Константин Бальмонт - Том 1. Стихотворения

Прекрасны воздушные ночи,
  Для тех, кто любил и погас,
Кто знал, что короче, короче
  Единственный сказочный час.
Прекрасно влиянье чуть зримой,
  Едва нарожденной Луны,
Для женских сердец ощутимой
  Сильней, чем пышнейшие сны.
Но то, что всего полновластней,
  Во мгле торжества своего, –
Цветок нераскрытый, – прекрасней,
  Он лучше, нежнее всего.
Да будет бессмертно отныне
  Безумство души неземной,
Явившейся в водной пустыне,
  С едва нарожденной Луной.
Она выплывала к теченью
  Той вкрадчивой зыбкой волны.
Незримому веря влеченью,
  В безвестные веруя сны.
И ночи себя предавая,
  Расцветший цветок на волне,
Она засветилась, живая,
  Она возродилась вдвойне.
И утро на небо вступило,
  Ей было так странно-тепло
И солнце ее ослепило,
  И Солнце ей очи сожгло.

И целый день, бурунами носима
  По плоскости стекла,
Она была меж волн как призрак дыма,
  Бездушна и бела.
По плоскости, изломанной волненьем,
  Носилась без конца.
И не следил никто за измененьем
  Страдавшего лица.
Не видел ни один, что там живая
  Как мертвая была, –
И как она тонула, выплывая,
  И как она плыла.
А к вечеру, когда в холодной дали
  Сверкнули маяки,
Ее совсем случайно подобрали,
  Всю в пене, рыбаки.
Был мертвен свет в глазах ее застывших,
  Но сердце билось в ней.
Был долог гул приливов, отступивших
  С береговых камней.

Весной, в новолунье, в прозрачный тот час,
  Что двойственно вечен и нов,
И сладко волнует и радует нас,
  Колеблясь на грани миров,
Я вздрогнул от взора двух призрачных глаз,
  В одном из больших городов.
Глаза отражали застывшие сны,
  Под тенью безжизненных век,
В них не было чар уходящей весны,
  Огней убегающих рек,
Глаза были полны морской глубины,
  И были слепыми навек.
У темного дома стояла она,
  Виденье тяжелых потерь,
И я из высокого видел окна,
  Как замкнута черная дверь,
Пред бледною девой с глубокого дна,
  Что нищею ходит теперь.
В том сумрачном доме, большой вышины,
  Балладу о Море я пел,
О деве, которую мучили сны,
  Что есть неподводный предел,
Что, может быть, в мире две правды даны
  Для душ и для жаждущих тел.
И с болью я медлил и ждал у окна,
  И явственно слышал в окно
Два слова, что молвила дева со дна,
  Мне вам передать их дано:
«Я видела Солнце», – сказала она, –
  «Что после, – не все ли равно!»

В углу шуршали мыши,
Весь дом застыл во сне.
Шел дождь, и капли с крыши
Стекали по стене.

Шел дождь, ленивый, вялый,
И маятник стучал.
И я душой усталой
Себя не различал.

Я слился с этой сонной
Тяжелой тишиной.
Забытый, обделенный,
Я весь был тьмой ночной.

А бодрый, как могильщик,
Во мне тревожа мрак,
В стене жучок-точильщик
Твердил: «Тик-так. Тик-так».

Равняя звуки точкам,
Началу всех начал,
Он тонким молоточком
Стучал, стучал, стучал.

И атомы напева,
Сплетаясь в тишине,
Спокойно и без гнева
«Умри» твердили мне.

И мертвый, бездыханный,
Как труп задутых свеч,
Я слушал в скорби странной
Вещательную речь.

И тише кто-то, тише,
Шептался обо мне
И капли с темной крыши
Стекали по стене.

Есть другие планеты, где ветры певучие тише,
Где небо бледнее, травы тоньше и выше,
Где прерывисто льются
Переменные светы,
Но своей переменою только ласкают, смеются.
Есть иные планеты,
Где мы были когда-то,
Где мы будем потом,

Не теперь, а когда, потеряв –
Себя потеряв без возврата,
Мы будем любить истомленные стебли седых шелестящих трав,
Без аромата,

Топких, высоких, как звезды – печальных,
Любящих сонный покой – мест погребальных,
Над нашей могилою спящих,
И тихо, так тихо, так сумрачно-тихо, под Луной шелестящих.

Я чувствую какие-то прозрачные пространства,
Далеко в беспредельности, свободной от всего,
В них нет ни нашей радуги, ни звездного убранства,
В них все хрустально-призрачно, воздушно и мертво.

Безмерными провалами небесного Эфира
Они как бы оплотами от нас ограждены,
И, в центре мироздания, они всегда вне мира,
Светлей снегов нетающих нагорной вышины.