Константин Бальмонт - Том 1. Стихотворения

Но в нас всего сильней ночная чара:
Мы хвалим свет заката, и затем
Двенадцатого с башен ждем удара.

Создавши сонмы солнечных систем,
Мы смертью населили их планеты,
И сладко нам, что мрак-утайщик нем.

Во тьме полночной слиты все предметы.
Скорей на шабаш, к бешенству страстей.
Мы дьявольским сиянием одеты.

Мешок игральных шулерских костей,
Исполненные скрытого злорадства,
Колдуньи, с кликой демонов-людей,

Спешат найти убогое богатство
Бесплодных ласк, запретную мечту
Обедни черной, полной святотатства.

И звезды мира гаснут налету,
И тень весов качается незримо
На мировом таинственном посту.

Все взвешено и все неотвратимо.
Добро и зло два лика тех же дум.
Виденье мира тонет в море дыма.

Во мгле пустынь свирепствует самум.

Мне снятся поразительные сны.
Они всегда с действительностью слиты,
Как в тающем аккорде две струны.

Те мысли, что давно душой забыты,
Как существа, встают передо мной,
И окна снов гирляндой их обвиты.

Они растут живою пеленой,
Чудовищно и страшно шевелятся,
Глядят – и вдруг их смоет, как волной.

Мгновенье мглы, и тени вновь теснятся.
Я в странном замке. Всюду тишина.
За дверью ждут, но дверь открыть боятся.

Не знаю, кто. Но знаю: тишь страшна.
И кто-то может каждый миг возникнуть,
Вот, белый, встал, глядит из-за окна.

И я хочу позвать кого-то, крикнуть.
Но все напрасно: голос мой погас.
Постой, я должен к ужасам привыкнуть.

Ведь он встает уже не первый раз.
Взглянул. Ушел. Какое облегченье!
Но лучше в сад пойти. Который час?

На циферблате умерли мгновенья!
Недвижно все. Замкнута глухо дверь.
Я в царстве леденящего забвенья.

Нет «после», есть лишь мертвое «теперь».
Не знаю, как, но времени не стало.
И ночь молчит, как страшный черный зверь.

Вдруг потолок таинственного зала
Стал медленно вздыматься в высоту,
И принял вид небесного провала.

Все выше. Вот заходит за черту
Тех вышних звезд, где Рай порой мне снится,
Превысил их, и превзошел мечту.

Но нужно же ему остановиться!
И вот с верховной точки потолка
Какой-то блеск подвижный стал светиться: –

Два яркие и злые огонька.
И, дрогнув на воздушной тонкой нити,
Спускаться стало – тело паука.

Раздался чей-то резкий крик: «Глядите!»
И кто-то вторил в гуле голосов:
«Я говорил вам – зверя не будите».

Вдруг изо всех, залитых мглой, углов,
Как рой мышей, как змеи, смутно встали
Бесчисленные скопища голов.

А между тем с высот, из бледной дали,
Спускается чудовищный паук,
И взгляд его – как холод мертвой стали.

Куда бежать! Видений замкнут круг.
Мучительные лица кверху вздернув,
Они не разнимают сжатых рук.

И вдруг, – как шулер, карты передернув,
Сразит врага, – паук, скользнувши вниз,
Внезапно превратился в тяжкий жернов.

И мельничные брызги поднялись.
Все люди, сколько их ни есть на свете,
В водоворот чудовищный сплелись.

И точно эту влагу били плети,
Так много было бешенства кругом, –
Росли и рвались вновь узлы и сети.

Невидимым гонимы рычагом,
Стремительно неслись в водовороте
За другом друг, враждебный за врагом.

Как будто бы по собственной охоте.
Вкруг страшного носились колеса,
В загробно-бледной лунной позолоте.

Метется белой пены полоса,
Утопленники тонут, пропадают,
А там, на дне – подводные леса.

Встают как тьма, безмолвно вырастают,
Оплоты, как гиганты, громоздят,
И ветви змеевидные сплетают.

Вверху, внизу, куда ни кинешь взгляд,
Густеют глыбы зелени ползущей,
Растут, и угрожающе молчат.

Меняются. Так вот он, мир грядущий,
Так это-то в себе скрывала тьма!
Безмерный город, грозный и гнетущий.

Неведомые высятся дома,
Уродливо тесна их вереница,
В них пляски, ужас, хохот и чума…

Безглазые из окон смотрят лица,
Чудовища глядят с покатых крыш,
Безумный город, мертвая столица.