Константин Бальмонт - Том 3. Стихотворения

Дух ушел на сказочный откос.
Тихий гул промчался по оврагам,
Вихрь пришел, и весть душе принес.

Она спросила прихотливо:
«Зачем ты любишь так луну?»
Я отвечал: «Она красива.
И так бывало в старину,
Что все влюбленные – влюблялись
И в ту, чьим сердцем расцвечались,
И вместе с ней еще в луну».
Она сказала: «Я ревную».
Я отвечал ей: «Что ж, ревнуй.
Я ж занавеску расписную
Тебе сотку, – и поцелуй
Любовь нам расцветит двойную».
Еще какой-то мне укор
Она измыслить захотела.
Но я сказал: «Пустое дело».
И, прекративши с нею спор,
Ей лунный стал я ткать ковер.

Ветви зеленые брошены в воду,
К мирному ты прибываешь народу.
  – Отдых дай кораблю. –

Хочешь объятий, ты хочешь лобзаний?
Женщины – вот. Притаились в тумане.
  – Шепчут тебе: «Люблю». –

Чаща зеленая. Смуглые жены.
С белым и белым. Забыты препоны.
  – Все ж возвращаться час. –

В час возвращения ссора минутки.
Выстрелы. Камни. Уж тут не до шутки.
  – Всех истребим мы вас! –

Пули спугнуть не смогли смуглоликих.
Радость сражения в сердце у диких.
  – Пляшут в руках пращи. –

Скрылись безумцы, что ждали добычи.
Вслед кораблю словно клекот был птичий:
  – Остров иной ищи! –

Тонга-Табу и Самоа – две жемчужины морей.
Тонга-Табу – круглый жемчуг в просветленьи изумруда,
А Самоа – жемчуг длинный в осияньи янтарей.
Но и Тонгаи Самоа – только сказка, только чудо.

И не знаешь, где блаженство ты, плывя, найдешь скорей,
То пленяет Тонга-Табу, то влечет к себе Самоа.
Так от острова на остров я стремлюсь среди морей,
И пловучею змеею по волне скользит каноа.

На прибрежьи, в ярком свете,
Подошла ко мне она,
Прямо, близко, как Весна,
Как подходят к детям дети,
Как скользит к волне волна,
Как проходит в нежном свете
Новолунняя Луна.

Подошла, и не спросила,
Не сказала ничего,
Но внушающая сила, –
Луч до сердца моего, –
Приходила, уходила,
И меня оповестила,
Что, слиянные огнем,
Вот мы оба вместе в нем.

«Как зовут тебя, скажи мне?»
Я доверчиво спросил.
И, горя во вспевном гимне,
Вал прибрежье оросил.
Как просыпанное просо,
Бисер, нитка жемчугов, –
Смех, смешинки, смех без слов,
И ответ на всклик вопроса,
Слово нежной, юной: «Тосо!»
Самоанское: «Вернись!»

Имя – облик, имя – жало.
Звезды много раз зажглись,
Все ж, как сердце задрожало,
Слыша имя юной, той,
По-июньски золотой,
Так дрожит оно доныне,
В этой срывчатой пустыне
Некончающихся дней,
И поет, грустя о ней.

В волосах у юной ветка
С голубым была огнем,
Цветик с цветиком, как сетка
Синих пчел, сплетенных сном.
Тосо ветку отдала мне,
Я колечко ей надел.
Шел прилив, играл на камне,
Стаи рыб, как стаи стрел,
Уносились в свой предел.

Эта ветка голубая, –
Древо Грусти имя ей,
Там, где грусть лишь гостья дней,
Там, где Солнце, засыпая,
Не роняет на утес
Бледных рос, и в душу слез,
Там, где Бездна голубая
Золотым велела быть,
Чтобы солнечно любить.

Последний оплот потонувшей страны,
Что в синих глубинах на дне.
Как крепость, излучины гор сплетены
В начальном узорчатом сне.

Утес за утесом – изваянный взрыв,
Застывший навек водомет,
Базальта и лавы взнесенный извив,
Века здесь утратили счет.

Гигантов была здесь когда-то игра,
Вулканы метали огонь.
Но витязь небесный промолвил: «Пора»,
И белый означился конь.

Он медленно шел от ущербной луны
По скатам лазурных высот,
И дрогнули башни великой страны,
Спускаясь в глубинности вод.

Сомкнулась над алой мечтой синева,
Лишь Фиджи осталось как весть,
Что сказка была здесь когда-то жива
И в грезе по-прежнему есть.

И черные лица фиджийцев немых,
И странный блестящий их взор –
О прошлом безгласно-тоскующий стих,
Легенда сомкнувшихся гор.

В Новой сказочной Гвинее
У мужчин глаза блестящи,
И у женщин, умудренных
Пеньем крови, жарок взор.
Быстры девушки, как змеи,
Помню рощи, помню чащи,
Тишь лагун отъединенных,
С милой срывный разговор.