Константин Бальмонт - Том 3. Стихотворения

Это – шесть, но семь – священно,
Выше бога, неизменно,
Что на Вечном – в миге пенно.

В водах есть рыбы, – и боги есть рыб.
В воздухе птицы, – есть боги крылаты.
В травах свернулась змея вперегиб, –
Вещий есть Змей, бог любви, хоть проклятый.
Боги лесные – как волки глядят,
Боги ночные – как враны.
Боги дневные – как солнечный взгляд,
Боги бесчасья – слепые туманы.
Люди всегда о богах говорят,
Им отдают все несчетные страны.
Сами богами над Миром мы здесь
Будем, – он наш будет весь!

Бряцать на кимвалах – умерших религий,
Вериги носить – отошедших веков,
И вечно быть в букве, и вечно быть в книге, –
Довольно. Я в бунте. Довольно оков.

Я только оставлю, там в сердце лелея,
Зелено-Перистого Змея себе,
Волшебного Фея, цветистого Змея, –
И вызов бросаю Судьбе!

Песни бесовские, песни приязные,
Мысли мирские, плесканья, плясания,
Были вы прокляты, звезды алмазные,
Подслеповатость гнала вас в изгнание!
Гнали вас, пляски Весны хороводные,
Вот и загнали в леса изумрудные,
Любо скликаться вам, птицы свободные,
Сколь вы прелестные, сколь многочудные!

Тот, кто знает силу пляски,
В том, как в вихре, светит Бог,
Ибо смерть он знает в ласке
Алла – гу!

В дальнем, в близком, в вышнем, в низком,
В миге Вечность, в буре вздох,
Знает он любви смертельность.
Алла – гу!

Я только знал, в те дни, в те дни единственные,
 Когда был юн, я знал лишь звоны струн,
Лишь орлий крик, огни, и сны таинственные,
 Поцеловать, и вбросить в девять лун.
Найдя цветок, сорвать его с медлительностью,
 Чтоб взять слегка с цветка цветочный сок,
И вдруг уйти, пленивши ослепительностью,
 Чтоб жил в другом намек, всегда намек
И в чем была та сила-чаровательница,
 Что мне дала такой изведать путь?
Не знаю, нет Привет тебе, ласкательница,
 Ты пела мне. Заставь их всех уснуть
Баюкал я своими колыбельностями,
 Качал мечту, качели хороши
Из грёзы – жизнь, с обрывками и с цельностями,
 «Баю» любви, к душе «баю» души.

…Это было, это было, и не будет вновь,
Потому что только Сила говорит: «Мой час готовь!»
 Потому что даже дети – детства лишены,
И в войну играют в детской, слыша резкий свист Войны.
 Все, что было затаенно, выявилось вдруг,
Гнойность злоб, обид, и гнета, расширяющийся круг.
 Там, вовне, готовят пушки, шепчется лиддит,
Здесь, под тенью перекладин пляшет пляску динамит.
 Обезумевшие братья – злейшие враги.
Револьвер, кинжал, и петля. Мсти за месть. И грабь. И жги.
 О, безумны те, что шутят силою Огня.
Бойтесь жизни больше казни, раз убийство шутка дня.
 Подождите! Бой неравен. Пресеките нить.
Лучше быть сто раз убитым, чем хоть раз один убить.
 Подождите! Претерпите пытку до конца.
Я клянусь вам, будет праздник Озаренного Лица.
 Но в то время как я спорю с вихрями времен,
От расстрелов и пожаров стал весь красный небосклон.
 И в то время как на ниве в маках вся межа,
Мальчик мой принес из детской два блестящие ножа.

Я долго медлил и внимал
Напевам вышнего орла.
Луна была как бы опал,
Лик Солнца был воздушно-ал,
Как будто кровью истекал,
И кровь уж бледною была.

То не был день. Ни день, ни ночь.
Я был на бархатном лугу.
О, пой орел! Пророчь, пророчь!
Пропой: Все было так точь в точь,
В века умчавшиеся прочь,
На Сумерийском берегу.

На многобожном берегу,
В затоне стран, в реке времен,
Где враг был волчьи рад врагу,
И пел кроваво: «Все могу!»
И кедры высей гнул в дугу,
Чтоб был отстроен Вавилон.

Смотри, орел, мы тоже здесь
Воздвигли тридцать этажей.
Мы Шар Земной сковали весь,
У вышних туч мы сбили спесь,
Над Шаром шар пустили днесь,
Превыше свиста всех стрижей.

Смотри, достигнем и тебя,
Орел певучий и седой.
Воздушный флот идет, губя
Тех, кто в лелеяньи себя
Слабее нас. Гляди: дробя,
Мы взрыв бросаем золотой.