Дмитрий Михаловский - Поэты 1880–1890-х годов

Но ужасы, раздор и униженья
Враждой довременной мне сердца не зажгли.
Восторги чистые любви и вдохновенья
В младенческую грудь бог весть как забрели.
Знать, в воздухе тогда, как семена, незримо
Мечты высокие носилися. Дитя,
Я чуток был душой — и свежая струя
Над сердцем девственным не пронеслася мимо…
О, будь благословен тот день, как в первый раз
Я обнял всех людей любовью необъятной,
И сладко сжалась грудь тоскою непонятной,
И первая слеза из детских пала глаз!..
Дитя душой!.. Жрец кротости бессильной…
Да, кротостью в те дни любовь моя была.
Богиней ласковой и страждущей обильно,
Учащею добру, не помнящею зла,
Любовь являлась мне — и, полные печали,
О всепрощении слова ее звучали.
От жизненных забот и жизни суеты
Моих очей она не отводила…

О нет! Не раз она с собой меня водила
В жилища грязные труда и нищеты —
И почитать велела их, как храмы.
И поднималася потом она со мной
В жилища роскоши и праздности людской,
И, с яркой мишуры позолоченной рамы
Срывая блещущий обманчивый покров,
Картину тайных мук мечте моей чертила,
И нищих-богачей, как нищих-бедняков,
Любовью равною любить меня учила.
Учила, став со мной среди толпы вдвоем
Перед голгофами, излюбленными веком,
Скорбеть над жертвою, скорбеть над палачом —
Над губящим и над погибшим человеком.
Она ввела меня в священный храм веков,
Но с ветхих стен его заботливо стирала
Лозунги ветхие и вместо прежних слов
Лишь слово «человек» лучисто начертала…

За этот дивный сон, о молодость моя,
Не помню я твоих печалей и страданий.
Как утренний восток, в безоблачном сияньи,
Стоишь ты предо мной, сверкая и маня.
И словно сгнивший ствол вершиною зеленой,
Как черный прах земли небесной синевой,
Как мрачная скала нетающей короной —
Так жизнь печальная увенчана тобой.
На небесах твоих горят воспоминанья,
Как звезды яркие — чем дальше, тем светлей,
И кротко смотрят вниз, и в ночь души моей
Струится чистый свет их дальнего мерцанья.

Да, ночь теперь в душе, и ночь стоит вокруг,
И воздух напоен отравой злобы дикой.
Что сталося со мной? Как мог забыть я вдруг
Уроки кроткие наставницы великой?
Зачем любовь теперь является ко мне
Сурово-страстная, с кровавыми руками
И, задыхаяся в горячечном огне,
Всё бредит битвами, и местью, и бойцами?
О, как душа скорбит! Как стал я одинок!
Я ль это!.. Я — грозы, я — жаждал разрушенья!
Стыдом горит лицо, в душе горит упрек,
Меня преследуют зловещие виденья.

Мне снится мрачный дух — я сам к нему взывал,
Дух мести и грозы. Чрез весь мой край родимый
Промчится бурно он, как разъяренный шквал,—
Застонет родина от боли нестерпимой.
Он, как пожар, пройдет… Сперва сердца людей,
Потом испепелит людские он жилища.
Он когти обострит у дремлющих страстей.
На месте городов воздвигнет он кладбища.
И там, в тиши полей, в безмолвии лесов,
Где ныне труженик покорно и без слов
Гнет выю крепкую под иго вековое,—
Там пламя злобы он раздует роковое,
И впившийся металл заржавленных цепей
Из тела узника он вырвет с телом вместе,
И жертвы кроткие отравой сладкой мести
Злорадно превратит в суровых палачей.
А кровь невинная… А мрачная свобода,
Что кровью добыта… А грозного народа
Горячей крови раз вкусившие мечи…

Скорбит душа моя… Прозрения, исхода!
Учитель, где ты, где? Приди и научи!

Не мимолетна скорбь, сомненья не случайны,
Что давят грудь мою. И грозовая тень
Легла на все сердца, сгущаясь каждый день.
И с каждым днем в душе всё громче голос тайный
Рыдает и зовет: «Восстань, очнись, поэт!
Забудь сомнения! В безмолвии суровом
В сердцах скопляется гроза — источник бед.
Восстань, гони ее любви могучим словом,
Зови: да будет мир! Зови: да будет свет!
И тихий возглас твой, другими повторенный,
Быть может, прозвучит победною трубой,
Как слабый звук средь скал, встревожив камень сонный,
Обвала грохотом разносится порой…»

Не до песен, поэт, не до нежных певцов!
Ныне нужно отважных и грубых бойцов.
Род людской пополам разделился.
Закипела борьба, — всякий стройся в ряды,
В ком не умерло чувство священной вражды.
Слишком рано, поэт, ты родился!

Подожди, — и рассеется сумрак веков,
И не будет господ, и не будет рабов,—
Стихнет бой, что столетия длился.
Род людской возмужает и станет умен,
И спокоен, и честен, и сыт, и учен…
Слишком поздно, поэт, ты родился!