Василий Курочкин - Поэты «Искры». Том 1

На врага ополчаясь газетного,
Дай нам речь убежденья заветного.
Метким словом поди — переспорь его,
А не фразой актера Григорьева,
Водевильной, отжившей, негодною,
Никогда и не бывшей народною!
Да еще разумей,
Турнемир-Пантелей:

Журналист, убеждающий палкою,
Конкурирует с куклою жалкою,
С деревянною детской игрушкою,
С драчуном балаганным Петрушкою,
А у кукол для споров все данные —
Только палки одни барабанные
Оттого, государь,
Что башки их, как встарь,
Деревянные!

Поверь, для всех смешон шпионский твой задор,
С твоим доносом заученным,
Как разрумяненный трагический актер,
Махающий мечом картонным.

Не бойся, адвокат, общественного мненья,
Когда имеется в виду солидный куш
И убеждения податливы к тому ж,
Берись за все дела! Какие тут сомненья!

В тебе, в твоем нутре таятся убежденья,
Вполне согласные со злобой наших дней:
Тем преступления доходней, чем крупней,
И только мелкие позорны преступленья.

Что значит суд толпы? Ты сам свой высший суд
Конечно, оценить сумеешь ты свой труд
Дороже, чем богач, не только пролетарий.

Так плюнь на суд толпы и на газетный свист.
Запомни лишь одно, как адвокат-юрист:
Тем выше подвиг твой, чем выше гонорарий!

Долго нас помещики душили,
Становые били,
И привыкли всякому злодею
Подставлять мы шею.
В страхе нас квартальные держали,
Немцы муштровали.
Что тут делать, долго ль до напасти,
Покоримся власти.
Мироеды тем и пробавлялись,
Над нами ломались,
Мы-де глупы, как овечье стадо,
Стричь да брить нас надо.
Про царей попы твердили миру
Спьяна или с жиру —
Сам-де бог помазал их елеем,
Как же пикнуть смеем?
Суд Шемякин, до бога высоко,
До царя далеко;
Царь сидит там в Питере, не слышит,
Знай указы пишет.
А указ как бисером нанизан,
Не про нас лишь писан;
Так и этак ты его читаешь —
Всё не понимаешь.
Каждый бутарь звал себя с нахальством
Малыим начальством.
Знать, и этих, господи ты боже,
Мазал маслом тоже.
Кто слыхал о 25-м годе
В крещеном народе?
Когда б мы тогда не глупы были,
Давно б не тужили.
Поднялись в то время на злодеев
Кондратам Рылеев,
Да полковник Пестель, да иные
Бояре честные.
Не сумели в те поры мы смело
Отстоять их дело,
И сложили головы за братий
Пестель да Кондратий.
Не найдется, что ль, у нас иного
Друга Пугачева,
Чтобы крепкой грудью встал он смело
За святое дело.

Много прошло их с безличной толпою,
Юношей честных с горячей душою,
Светлые кудри по пле́чам их вились,
Ясные очи любовью светились,
В добрых сердцах их кипела отвага
Страстно бороться для общего блага,
В них зарождались могучие звуки
Счастья во имя любви и науки!

Чистые девы шли об руку с ними,
Грезами жизнь озарив золотыми…
Сердце в них к ближним сочувствием билось,
Чувство их в жизнь перелиться просилось,
Всюду внести утешенье, отраду,
В подвиге трудном стяжая награду;
Отклик на всё благородное — смело
Выразить чувство их внятно умело!

Годы прошли заповедной чредою,
Люди — всё той же ничтожной толпою,
Только знакомые лица сменились…
Где же они-то, вам близкие, скрылись?
С ними ли мы или в мире другом!
Барынь, чиновников видим кругом,
Тщетно их ищем… Откликнитесь, где вы,
Страстные юноши, чистые девы?

Или их жизнь без пощады сломала,
Мысль их и помыслы чистые смяла?
Бороды их сединой убедились…
Где ж из них те, что вполне проявились
Делом прекрасным, высоким трудом?..
Знают их — если и знают о ком —
Немцы, хозяева скромных гарниров,
Да половые известных трактиров…

Но умирает ли в жизни стремленье?
Новое чутко встает поколенье,
Те же порывы в сердцах молодых,
Те же надежды, отвага у них,
Тот же огонь… помогай же им, боже,
Да чтобы юноши были моложе,
Чтоб за добро ополчалися смело
И — да подвинется общее дело!