Василий Курочкин: Поэты «Искры». Том 1

Если в первые годы, думая о сытых и голодных, «Искра» имела в виду главным образом интересы городской демократической интеллигенции, интересы разночинцев, то вскоре горизонты ее идеологии значительно расширились, и наряду с разночинцем, раздавленным социально-экономическим укладом 1860-х годов, вырастает фигура русского крестьянина. Особенно отчетливо это проявилось в поэзии Богданова, начиная с его «Дубинушки».

Искровцы знали подлинную цену реформ 1860-х годов. Признавая их относительно прогрессивную роль, они вместе с тем видели, что эти реформы неспособны устранить основные противоречия русской жизни.

Искровцы ненавидели фразу, словесную мишуру:

В стихотворении «Раздумье» В. Курочкин говорит о «злобе святой, возвышающей нас», которая «смело Прямо из сердца бросается в дело». Речь идет, конечно, о злобе против социального угнетения и социальной несправедливости [17] Интересно, что слова «святая злоба» с тем же семантическим ореолом откликнулись через полвека в «Двенадцати» Блока. . «Святая злоба» и развенчание фразы лежат в основе всего творчества поэтов «Искры».

Они высмеивали и лицемерное, чисто словесное сочувствие «мужичкам» со стороны усвоившего либеральную фразеологию общества («Семейная встреча 1862 года» В. Курочкина), и крепостников, очень скоро после 1861 года снова поднявших голову («Мирмидоны — Куролесовы» В. Курочкина, «Свой идеал» и «Мы — особь статья!» Богданова, «В ресторане» Н. Курочкина). От имени одного из таких приверженцев освященных веками порядков Буренин в поэме «Прерванные главы» пишет:

Развенчивая идиллические представления о примирении классовых интересов, о народе, который «в любви и примерном согласьи живет Под эгидою мудрых законов» («Благонамеренная поэма» Буренина), искровцы рисовали подлинную картину русской действительности, в центре которой — задавленный крепостной неволей, а затем попавший в пореформенную кабалу крестьянин. Наиболее ярко показано тяжелое положение русского крестьянства в сатире В. Курочкина на царскую Россию «Принц Лутоня» (переделанная применительно к русской жизни пьеса М. Монье), обличительная сила которой была так велика, что она и в предреволюционные годы вызывала еще цензурные преследования.

Уже самое заглавие заключает в себе характеристику основного персонажа. В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля читаем: «Лутоха, лутошка — липка, с которой снята кора, содрано лыко… Гол как лутошка, бос как гусь. Была липка, а стала лутоха». Лутоня противостоит в пьесе всем силам полицейского государства: и верховной власти (принц Слоняй), и духовенству (Первый старец, в одном месте названный патриархом), и высшей бюрократии, придворной знати (Ясам), и военщине (Отец-командир, которому подчинены все войска), и представителям официозной, рептильной печати, «подпольных смут разведчикам», основным видом деятельности которых является донос (Публицисты). Все они обрисованы густыми сатирическими красками. Всех их, как тунеядцев, живущих за счет изнемогающего от непосильного труда мужика, презирает Лутоня.

Отец-командир, который, по словам одного из публицистов, в мирное время еще более страшен, чем в дни войны, «пятнадцать тысяч душ крестьян Положил костьми, своей рукою» (явный намек на крестьянские восстания). Он заявляет, что с народом нужно быть беспощадным.

то есть основы самодержавного строя. В ответ на это Лутоня язвительно говорит, что Отец-командир не понимает, что является подлинной основой жизни: