Андрей Дементьев: Я продолжаю влюбляться в тебя…

И не случайно из общей купели
Киев и Русь вышли в славные дни.

…Беженцев русские люди пригрели.
Нет у России дороже родни.

Уехал в Америку парень —
Наш сосед по квартире.
И где-то в престижном баре
Носит аперитивы.

Не лидер и не красавец,
Он не был в жизни устроен.
И, видно, замучила зависть
К счастливчикам и героям.

А если б взял себя в руки
И проявил бы характер,
Не бегал бы по Кентукки,
Где ни сестер, ни братьев.

А, может, виновна Россия,
Что потерялся парень.
И не нашел в себе силы
Поверить, что не бездарен.

Что место за ним осталось,
Как футболисту бутсы…

И просит мамина старость
Сына домой вернуться.

Я с грустью заметил:
Счастливые годы
Проходят по сердцу и жизни
Быстрей…
А годы, в которых и боль,
И невзгоды,
Так долго порою
Стоят у дверей.

Нам тоже свой куш огорчений
Отмерен.
И классик когда-то сказал:
«C’est la vie…»

Но мы свои горести на двое делим,
А радости множим на силу любви.

Однажды как-то поутру
Зураб во сне сказал Петру:
«Как Вам сидится на коне,
Куда вознес Вас Фальконе?»

И Петр сказал ему:
«Зураб!
Хочу с кобылы на корабль…
На корабле хочу поплыть.
И чтоб вокруг Москва была.
Чтоб золотились купола.
Хочу…
И так тому и быть…!»

Зураб ответил:
«Я готов…»

И встал сей памятник Петров.

Мы прилетели на остров Свободы.
В зеленый его интерьер.
И вернулись в былые годы,
В бывший СССР.

Та же здесь красота и бедность.
Социализм без прикрас.
Молча встали навстречу бедам
Батраки и рабочий класс.

Нас не зря поразила с ходу
Их веселая доброта.
Куба вправду остров Свободы,
Если счастлива беднота.

А кубинки здесь так красивы!
Что ни девочка – топ-модель.
Как вписался б в пейзаж России
Темный цвет под ее метель.

А на красочном Варадеро, —
Где гулял только дядя Сэм, —
Все – от рома и до модерна —
Дружбе отдано насовсем.

Мы идем по ночной Гаване
Мимо парков, дворцов, лачуг,
Через грусть воспоминаний,
Обернувшихся счастьем вдруг.

Я еще молод…
Но старомоден.
И два начала живут во мне.
В своих пристрастиях я свободен,
И при людях, и наедине:
Могу отдать последние деньги,
Чтобы купить антикварный стол.
И хотя его в доме поставить негде,
Я буду рад, что его приобрел.

И некую гордость в душе изведав,
Я рассажу за столом друзей…
А завтра его подарю соседу
На радость жене своей.

И все потому, что я очень молод.
Мне нравится так неожиданно жить,
Чтобы всегда у тебя был повод
Оценить молодую прыть.

А старомодность моя в одном лишь, —
Я вновь тебе признаюсь в любви…
И верю – ты только это и вспомнишь,
Когда оборву я причуды свои.

Почетный гость из северной столицы
Читал псалмы у горестной Стены…
Он рад бы на иврите помолиться,
Да не были слова припасены.

Потом записку в щель вложил он робко,
А что за просьба в ней —
Для всех секрет…

И вдруг Стена ответила негромко —
«Но у меня, простите, столько нет…»

Холмы в снегу…
И город в снегопаде.
Иерусалим притих и побелел.
И столько снега навалило за́ день,
Что все мы оказались не у дел.

Не выйти, не проехать – мир в сугробах.
Мы переждем ненастье как-нибудь.
Но даже телик был в прогнозах робок,
Боясь хорошей вестью обмануть.

И только утром снег угомонился.
И тут же начал таять на глазах.
Сугроб вдали, как лодка возле пирса,
Спустился вниз на белых парусах.

В то прохладное утро расстался я с Тверью
И помчался в Москву по пустому шоссе.
И неслись вслед за мной золотые деревья
В первозданной своей невозможной красе.

Вдруг увидел я лик Николая Второго.
Он печально смотрел в свою горькую даль.
И успел я прочесть три взволнованных слова:
«Прости нас, Государь!»