Евгений Евтушенко: Не теряйте отчаянья. Новая книга. Стихи 2014–2015 гг.

Ветер! Ветер! Ты ходил дозором
Возле шхер финляндских поутру,
Заливая радужным узором
Посиневший молчаливый труп.

Ты не видел русского поэта?
Был он строен, тонок и высок.
Был расстрелян позапрошлым летом –
Я не знаю, в сердце ли, в висок?

Если видел… Слушай, ветер милый,
Там, где сосны шепчутся, шурша,
Приготовь веселую могилу
На песке в зеленых камышах.

И укрой замученное тело
Влажных кружев пенною каймой,
И венец у раны закоптелой
Золотыми брызгами омой.

О страна, которой нет любимей,
Спой ему, как прежде пела мать,
И шепни ласкающее имя,
То, с которым легче умирать.

Жестокий век! Великий и кровавый, –
Когда земля вздымалась от могил,
И каждый день венчался новой славой,
И каждый день былую хоронил.

Заговорили все свинцом и сталью,
И вот войной пошел на брата брат,
И дети улыбаться перестали,
И утром солнцу каждый был не рад.

И разучились мы смотреть на небо,
И по ночам мы не видали звезд;
И каждый грезил о кусочке хлеба,
О теплой ласке разоренных гнезд.

И все узнали нищету и холод,
Решетку, дуло черное в упор,
И небывалый, нестерпимый голод,
И страх безумия, и мрак, и мор.

И все же правнук в будущих столетьях
Нам позавидует и все поймет,
Когда он повесть о страданьях этих
В истлевших книгах прошлого прочтет.

Ведь нам, стоявшим под огнем и плетью,
И тем, которые ушли с поста, –
Всем довелось услышать шаг столетий
И целовать историю в уста!

И наши дни рапсодии кровавой
Запомнят люди в песнях и томах,
И каждый нищий облечется славой,
И каждый нищий проживет в веках.

В безмолвный час ночных скитаний,
Когда незримое видней,
Я слышу голос мертвых зданий
И ржанье Klodt’овских коней [14].

Не проронить живого слова,
В испуге не поднять лица,
Когда видения былого
Встают у Зимнего дворца.

Веселая Елизавета,
Смеясь, танцует сквозь туман.
Бледнее призрачного света
В цепях безумный Иоанн… [15]

И медный Петр летит к ограде
И топчет прошлогодний лист.
На небывалом плац-параде
Стоит с войсками декабрист…

А то, что так недавно было
И снилось людям сотни лет,
На серых камнях позабыло
Почти неуловимый след.

Я знал, что означает немцем быть
и как вопросом могут оскорбить,
за сколько-то – я не считал! –
кровинок,
когда я в детстве угодил на рынок
и вдруг одна из местных продавщиц
меня спросила: «Правда, что ты фриц?»

Меня приобнял раненый солдат:
«Отстань, ну что, он в этом виноват?» –
прижав к махоркой пахнувшей шинели,
и вмиг замяли дело, не шумели,
и кто-то даже сунул шоколад –
спаси нас Бог от горечи подслад.
Так с детства я знаком с подобной темкой
и довообразить могу легко,
что значит быть в сельце башкирском немкой
и поворчать, что скисло молоко.
А эта немка в роли красной леди,
хоть слова «леди» на немецком нет,
на корабле Раскольникова Феди
на Каспии вела свой культпросвет.

Матросам не по глоткам был, хоть тресни,
с горластой левой девой «Левый марш»,
но маузер шел так Ларисе Рейснер –
игрушка Королевы Комиссарш!

Что ж, Федю ты не упасла, Лариса,
когда, в чужой руке узнав Москву,
он, выброшен в окно, лицом зарылся
в подстриженную вежливо траву.

Что ж клёшникам оставила Светлана,
по-свойски их, как братиков, любя?
И стольких бы тогда с ума свела она,
а получилось – лишь саму себя!

Матросы бушевали на бульваре.
Ее молитвой шепот вслед им был:
«Дай Бог, чтоб никого не убивали…
Дай Бог, чтобы никто их не убил…»

Погибли – на Руси и на чужбине,
придуманной романтики послы,
и всех, кого не надо бы, убили,
и всех, кого бы надо, не спасли.