Дмитрий Минаев - Поэты «Искры». Том 2

Давно любовь в обоих нас остыла;
Мы разошлись давно, и, так сказать,
Мне время на душу забвение спустило,

А проще — я тебя стал забывать.
И уж, бывало, скукою гнетомый,
Я мог порой экспромты помещать

В изящные заветные альбомы.
При этом каждый раз мой стих гласил,
Что я у той иль у другой знакомой

В листках альбома сердце схоронил;
Прелестный взгляд я вновь считал наградой
И наконец печатно повестил,

Что женщину себе сыскать мне надо,
И изложил, чего я в ней искал,
Чтоб быть могла она моей отрадой…

Но вдруг, что ты преступна, я узнал:
Сказали мне, что будто ты скончалась,
И в тот момент, как дух твой отлетал,

Когда уж Смерть к устам твоим касалась,
Меня назвал, коснея, твой язык,
И надо мной ты колко посмеялась…

Я выслушал и головой поник;
Потом, подняв чело, повел вокруг очами —
И взгляд мой был и сумрачен и дик…

И в путь пошел я скорыми шагами.
Я шел к тебе, под гнетом черных дум,
Гороховой, чрез площадь, островами.

И слышал я какой-то странный шум,
И мне подчас такое представлялось,
Пред чем вздрогнул бы даже мудрый Юм,

Что видеть лишь Случевскому случалось
(О чем и сообщал он нам в стихах);
Так: в небе много месяцев являлось;

Вся даль была в светящихся руках;
По призракам Ночь важно восходила,
И, величавая, она, в слезах,

Бежавший День десницею ловила;
По лесу ветер фертом пробежал;
Вослед ему трава зашелестила,

И чутко звук за звуком замирал,
И слышно стало, как росла былинка,
Как ландыш цвел, как мох произрастал…

Разряжена, что модная картинка,
Полулежала на диване ты.
Диван был на пружинах, с мягкой спинкой;

Обивка — синий штоф, по нем цветы;
Во храмине — приятный свет карсели,
Растений экзотических кусты,

И чьи-то лики пасмурно смотрели —
Линялые, в наколках и чепцах…
(То, верно, жен отшедших призраки сидели,

Уставши спать в затворенных гробах!)
Под окнами, глаз не сводя с дивана,
Стоял я долго и в твоих чертах,

В лице твоем насмешки и обмана
Старательно отыскивал улик;
Но тщетно: не нашел я в нем изъяна!

Напротив, как всегда, твой нежный лик
Был кроток, светел, девствен, и казалось,
Что ты водою «lait antéphelique» [166]

Еще сегодня утром притиралась.
И порешил я: нет, подобных губ
Насмешка злая не касалась!..

Но ты открыла рот — и… хоть бы зуб,
Единый зуб в нем тленье пощадило!..
Мне было б легче, если бы твой труп

Смерть лютая нещадно исказила,
Чем томный, нежный лик беззубым увидать!
И понял я, что Смерть со мной шутила…

И стал ее, таинственную, звать,
Как кровного врага, на состязанье;
Но Смерть не шла. Я продолжал кричать…

И крик мой, перешедший в завыванье,
Весь твой p’tit comité [167]перепугал,
Ты подошла к окну, но тут дыханье

Во мне сперлось — и я как сноп упал…
Казалось, в окнах лики заморгали
И самый дом твой в ужасе дрожал;

Ракеты, взвившись, лопали, трещали,
И ярко озарялись небеса;
А там, вдали, плечами пожимали,

Насупившись, сосновые леса;
В дыханьи ветра слышалась угроза…
И вдруг, гляжу, откуда ни взялся,

Высокий призрак. Тон и поза
В нем обличают частного врача,
Он молвит: «Что ж? mania furiosa!..» [168]

И страж градской подводит лихача…

Вот и жду не дождусь, чтобы глянула ночь
И облекся весь сад тенью ясной:
На свидание выйдет соседкина дочь;
С ней в аккорд мы сольемся безгласный.

И потом уж вдвоем с баловницей моей
До истомы читать станем Фета,
А сведут нас тесней упоительный Мей
Да языковских два-три куплета.

Разольют аромат каприфоли тогда,
Соловьи сладострастно засвищут;
Мы же с ней без следа неизвестно куда
Пропадем… и нигде нас не сыщут!..