Джордж Гордон Байрон - Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан

Была ль она «мамашей» — кто поймет?
И «девами» ли были девы эти?
Но ей немалых стоило хлопот
Следить за ними и не быть в ответе.
И Кантемир {626} и, помнится, де Тот {627}
Рассказывают нам о сем предмете.
Пятнадцать сотен дев — легко сказать! —
Должна такая «мать» оберегать.

Но уходить от строгого надзора
У них обычно не было причин;
Ей помогали стража и запоры,
Но, главное, — отсутствие мужчин.
Лишь падишах скучающие взоры
И умилял и радовал один,
И лишь один исход они, бедняжки,
Имели для услады, как монашки…

Какой исход? Молитвы и посты!
Я вашему вопросу удивляюсь:
Известно, как монахини чисты!
Но я к Жуану снова возвращаюсь.
Как по воде плывущие цветы,
Прелестно и задумчиво качаясь,
Печальны, величавы и горды,
Пленительные двигались ряды.

Но чуть они пришли к себе в покой,
Они заговорили, зашумели,
Как ручейки веселою весной,
Как птицы или школьники в апреле,
Как из Бедлама спасшийся больной,
Которому сиделки надоели;
Как на ирландской ярмарке, смеясь,
Играя, щебеча и веселясь,

Они свою подругу разбирали:
Судили о глазах, о волосах,
Что не к лицу ей платье, толковали,
Что нет сережек у нее в ушах,
Что рост у ней мужской, и замечали,
Что слишком широка она в плечах,
И добавляли — о, змея злоречья! —
«Жаль, что мужского только рост и плечи…»

Никто не сомневался, что она,
По платью судя, — дева молодая,
Шептались, что грузинка ни одна
Сравниться с ней красою не могла, и
Решили, что Гюльбея не умна,
Таких прелестных пленниц покупая,
Которые способны, может быть,
Ее высоких почестей лишить…

Но, что по-настоящему чудесно, —
Он зависти ни в ком не возбудил!
Наоборот: с настойчивостью честной
Пытливый хор подругу находил
Все более и более прелестной.
(Здесь вижу я влиянье тайных сил:
Несвойственно красавицам, признаться,
Восторженно друг другом любоваться!)

Таков закон природы, милый друг;
Но тут случилось просто исключенье:
К Жуанне все почувствовали вдруг
Какое-то невольное влеченье,
Какой-то странной нежности недуг:
Бесовское ль то было наважденье
Иль сила магнетизма — все равно:
Мне разобраться в этом мудрено.

Симпатией невинной и неясной
Озарены, как радостной мечтой,
Сентиментальной дружбой самой страстной
Пылали все к подруге молодой;
И лишь иные шуткою опасной
Смущали мир невинности святой:
Мол, если бы у девушки пригожей
Был юный братец, на нее похожий!

Особенно отмечу я троих —
Дуду, грузинку Катеньку и Лолу.
Природа щедро наделила их
Всей прелестью прелестнейшего пола.
Среди подруг хорошеньких своих
Они сияли грацией веселой
И отнеслись к герою моему
Нежнее всех — не знаю почему.

Смуглянка Лола горяча была,
Как Индии пылающее лето;
А Катенька румяна и бела,
Глаза у ней лазоревого цвета,
А ножка так изысканно мала,
Что еле прикасается к паркету,
Но для ленивой грации Дуду
Я, кажется, сравнений не найду!

Дуду казалась дремлющей Венерой,
Способной «сон убить» {628} в любом из нас;
Улыбка, стан, ленивые манеры,
Властительно прельщающие глаз, —
Все было в ней округло свыше меры
(Что может очень нравиться подчас!).
Не повредив пейзажа, скажем смело,
Убрать округлость — не простое дело!

В ней проступала жизнь сквозь томный сон,
Как майского рассвета дуновенье;
Был нежный свет в глазах ее зажжен;
Она была — вот новое сравненье! —
Как статуя, когда Пигмалион {629}
Ее коснулся силой вдохновенья,
И мрамор, оживляемый мечтой,
Еще устало спорит с теплотой.

«Жуанна! Это милое название
Для девушки! А где твоя семья?»
«В Испании!» — «А это где — Испания?» —
Спросила Катя. «Милая моя! —
Вскричала Лола. — Глупое создание!
Испания! Отлично помню я
Прекрасный островок, богатый рисом,
Меж Африкой, Марокко и Тунисом!»

Дуду ни с кем не спорила. Она
С улыбкой вопрошающе-туманной,
В безвестные мечты погружена,
Играла молча косами Жуанны;
А та была немного смущена
Своей судьбой причудливой и странной.
Под взорами таких пытливых глаз
Смущаются пришельцы каждый раз.