Равнение на этот исторический ориентир сказывается и в принципиальной общности сюжетов. Они не только крупномасштабны (как это было в пролетарской поэзии 1918–1921 годов), — масштабность соединяется с локальностью. Все три поэта соотносят образы революционных далей и просторов со штурмом Перекопа или борьбой Красной Армии против Махно, сближая огромный мир и образ солдата-конника, разведчика.
Светловские герои сражаются в степях Украины и на грандиозном фронте борьбы за человечность.
Еще более разительный контраст — в поэзии Багрицкого: здесь подчеркнут космический размер просторов вселенной — и в то же время этот мир очерчен даже интимно, в нем человеку легко, просто и хорошо:
Мир лежит без межей,
Разутюжен и чист,
Обрастает зеленым,
Блестит, как вода,
Как промытый дождями
Кленовый лист.
Вот он трепещет невдалеке —
Ухвати — и как птицу
Сожми в руке!
Тихоновские герои крайне редко действуют на безбрежных просторах вселенной. Они даже отстаивают право любить именно землю: «Вижу я, что небо небогато, но про землю стоит говорить». Однако и герои книг «Орда», «Брага» Тихонова вовлечены в дело титанического масштаба, их топор трудится над «необъятным срубом» здания нового, и во взоре героев «ширится пространство», «пенится звезда».
Столь же тщательно, как и Светлов, облачаются его собратья в традиционно-романтические костюмы, сверкает сталь клинков, герой принимает картинную позу, слышатся признания:
Романтика! Мне ли тебя не воспеть,
Степные пожары и трубная медь…
(Багрицкий)
У меня была шашка, красавица станом,
В Залатышской стране крещена…
(Тихонов)
Вспомним романсные мотивы Светлова, рыцарственность его героев. Все это — явления одного порядка; поэты ориентируются на общеромантическую традицию, давно уже вроде бы приобретшую старомодный, почти пародийный оттенок, — но под пером поэтов, привлекших ее для целей революционного искусства, обезвредивших ее старомодность новым пафосом или юмором, эта традиция снова стала живой, плодотворной…
Поэты-романтики — не близнецы. Общность их ощутима в поэтических явлениях резко индивидуальных.
Элегическая песенность поэзии Светлова склонна к замедленности развития сюжетов, к преобладанию эмоциональных мотивировок и логически необоснованных поступков, — с этим связана и столь значительная в стихах Светлова роль поэтического подтекста.
Тихоновская поэтика (особенно балладная) во многом едва ли не антипод светловской: поэтическое слово Тихонова «бьет на скорость» (слова Ю. Тынянова) — на скорость развития событийно-героического сюжета, максимально динамичного, отчетливо мотивированного. Этой задаче подчинены все поэтические средства, в том числе — лексические и синтаксические:
Локти резали ветер, за полем — лог,
Человек добежал, почернел, лег.
Лег у огня, прохрипел: «Коня!»
…А конь ударил, закусил мундштук,
Четыре копыта и пара рук…
(«Баллада о синем пакете»)
Фиксируется лишь то, что мыслимо уловить в момент бешеной скачки коня! В создании резко-динамичного сюжета особо важную роль приобретает ритм: в течении стиха преобладают угловатость, резкость.
Тихоновское поэтическое слово — «голое», лишенное определений и подтекста, — берет реванш в энергии движения, его драматической насыщенности (известно, ради какой цели стремится герой через все преграды). Романтический ореол героев Тихонова в основном образован вихревым движением сюжета.
Поэтическая сила произведений Багрицкого тех же лет обеспечивается не скоростью героического сюжета и не обилием тонов эмоционального подтекста. Слово Багрицкого трудится над созданием живописно-яркой, осязаемо «плотской» картины (недаром перо поэта сравнивали с кистью Рабле). Поэт, как живописец, устанавливает свой мольберт вблизи «натуры», в которую он вглядывается, рисует:
Тот — как уголь, а глаза пылают
Белизной стеклянною, тот глиной
Будто вымазан и весь в косматой
Бороде, а тот окрашен охрой…
(«Сказание о море, матросах и летучем голландце»)
Багрицкий извлекает из обычного положения «натуры» (даже в покое, а не в движении) максимум экспрессии, выразительности, драматизма. Источник энергии сюжета, поэтичности слова Багрицкого — его метафоричность, ставка на «внутриатомные», до поры скрытые силы. В нужный момент раскрывается иносказательный план. Бродяга-птицелов Дидель становится символом радости, счастья чувствовать себя свободным.
Читать дальше