3
Первые книги В. Саянова были одобрительно встречены и читателями, и критикой, и поэтами. Это свидетельствует о том, какой свежий и новый жизненный материал они несли с собою, насколько отвечали назревшим потребностям литературы. Но очевидно и то, что сам поэт отнюдь не испытывал полного удовлетворения плодами своего творчества.
В автобиографии В. Саянов вспоминал стихи друга и соратника своей юности — талантливого поэта, певца заводских ребят и фабричных девчонок, Евгения Панфилова:
Жизнь легка, как праздничная вейка,
И напевна, как колокола!
В таких стихах чувствуется живой задор, не оставлявший равнодушным молодого читателя тех времен, но вместе с тем они отличались и излишней легковесностью, явной упрощенностью решения больших и сложных задач. Он знал, что и на иных страницах «Фартовых годов» встречаются упрощенные решения того сложного и трудного, что есть в жизни. Это сказывалось подчас и на самой их лексике: «знамо», «а пошто?», «обождь», «вона», «эва», «эк», «экой дурень», «башка простая», «мне хоть бы хны» и т. п.
Поэт понял, что без весьма основательного углубления взгляда на жизнь дальнейшее его творческое развитие невозможно — иначе будешь повторять самого себя! Вот почему он впоследствии так круто и резко меняет свой стих, самый его характер.
После книг «Фартовые года» и «Комсомольские стихи», знаменующих годы юности — с преобладающим пафосом непосредственно-эмоционального, восторженного восприятия жизни, — творчество поэта претерпевает существенные изменения. В 1931 году он публикует первый том собрания стихотворений (второй не вышел), в котором крайне показательно само название цикла стихотворений: «Борьба за мировоззрение» (1928–1930). Это название — суховатое, подчеркнуто «рационалистическое» — говорит о многом и свидетельствует о том, что перед поэтом встали новые задачи, которым он придавал теперь решающее значение.
Преобладающим пафосом лирики В. Саянова на этом этапе творчества становится осмысление своего современника как наследника всей мировой культуры, как человека, открывающего новую страницу в мировой истории. Вот чем и вызвана «борьба за мировоззрение» — то есть за более углубленный и четкий подход к решению жизненно важных задач, встававших перед народом, а стало быть, и перед его поэтами. Это определяло новые черты и особенности лирики В. Саянова. Взрослея, менялся ее герой и характер, становясь более строгим.
Такое стихотворение, как «Полюс», резко отличается от прежних «Комсомольских стихов». Над непосредственностью впечатлений здесь преобладает стремление к строгой осмысленности материала. Сама речь становится лаконичной, сдержанной, близкой языку научных формул — не только своим словарем («гипотеза», «гипотенуза», «лаборатория», «реторта», «трансляция» и т. п.), но и характером замысла, утверждающего смелость научной идеи:
Она идет во мглу лабораторий,
Качая молний желтые шары,
Она идет, и на глухом просторе
Гипотенузой срезаны миры.
Это близко тому, что Брюсов называл «научной поэзией», и дух подобного рода «научности», в той мере, в какой он совместим с лирикой, пронизывает цикл «Борьба за мировоззрение».
В том же стихотворении преобладает пафос борьбы, но она уже не сводится к боевым схваткам и умению владеть оружием, а воплощается в творчестве, научном исследовании, «движении гипотезы вперед»:
Природа, ты еще не в нашей власти,
Зеленый шум нас замертво берет,
Но жарче нет и быть не может страсти,
Чем эта страсть, влекущая вперед.
Так поэт прославлял страсть ученого, открывателя, исследователя, покорителя бесконечных пространств.
Цикл «Борьба за мировоззрение» пронизан особого рода чувством, присущим человеку, сознающему себя наследником всей мировой культуры, историком, призванным осмыслить прошлое нашей родины в связи с ее движением к будущему. Так родилось стихотворение «Московские западники», крайне сложное по своему характеру, обращенное к далекому прошлому с его политическими распрями, идейными схватками, с самыми противоречивыми исканиями. Автор напоминал о давних попытках русских дворян сочетать проникающие с Запада социалистические учения с «мистикой» — и в этом искать новое прибежище от революции. Перед поэтом, погрузившимся в страницы старых хроник, возникает словно бы наяву
То глухое, то вдрызг сумасшедшее
Оголтелое небо дворян.
Читать дальше