А в синих раздольях гудят самолеты…
И в зимнюю пору и в летние дни
Небесных дорог над Сибирью без счета,—
Как русская песня, просторны они.
И вовсе уклад изменился дорожный —
С вилюйской зимовки за несколько дней
В большом самолете охотник таежный
Привозит в столицу живых соболей.
1948
98. «Звезды цветут на наших фуражках…»
Звезды цветут на наших фуражках,
Словно на небе родной страны.
Дымятся сады на Сивцевых Вражках,
Как достоверный снежок весны.
В дымных садах, среди лип и флоксов,
Говор веселый навеки смолк,
В братской могиле, теснясь, улегся
Ингерманландский стрелковый полк.
Спят комиссары, раскинув руки,
Спят командиры ударных рот,
Спят в отгоревшем, в истлевшем туке,
Смерть перешедши, как реку, вброд.
Время придет, и в садах Республики
Желтый загар обоймет плоды,
Мальчик на толстеньких ножках, пухленький,
Увидит большие эти сады.
Будет ходить он, песок притаптывая,
Может, услышит в последний час,
Как облака доплывут до запада,
Песню, что рядом поют о нас.
1934
Незабываемы слова
Неповторимого рассказа.
Пробьется первая трава
На улице Ивана Газа.
Газоны теплые в ночи…
Наш бронепоезд мчится к югу…
Гремя, весенние ключи
Бегут по заливному лугу.
Ночь девятнадцатого года…
О рейде Мамонтова весть…
А память давнего похода
В названьях наших улиц есть.
Вот умирает человек,
Но рядом дни его живые.
Так, превращаясь в теплый снег,
Твердеют капли дождевые.
1934
Баранину в ломтях на вертелочке,
Люли-кабав с приправой из корицы
Нам предлагали добрые сестрицы,
А мы сидели у костра и пели
И очень за еду благодарили.
В чужую даль дозорные смотрели,
Мы о пути на Каспий говорили.
За каланчой стояли кони бая,
Мелела с края речка голубая,
Степь подымалась, зла и горяча,
В шелках зари и лунном серебре,
Зажав кривую саблю басмача,
Как полумесяц тонкий на заре.
А между тем в тумане желто-синем
Вдруг грянул выстрел, воздух расколов;
Он к нам принес кипение валов
Аральского мелеющего моря.
Приказ — по коням, и с крутого склона
Летит песок, с ковыльным прахом споря.
Таится враг у дальнего затона.
Погибнуть ли, пробиться ль суждено,—
Скорей туда, где дымно и темно,
Где ринутся навстречу сабли вскоре.
Ночь высока, и саксаул горит.
Протяжный залп над степью и над морем
По полукругу синему летит.
Так, день за днем, который год в тумане
Солончака пустого полоса,
Немолчный скрип больного колеса,
Красноречивый выговор ружья,
Разведчиков бывалых разговоры,
В трудах походных молодость моя…
Зовут вперед бескрайние просторы,
При выщербленной розовой луне
Застывшие в полночной тишине.
Наш час пришел, сгорел кустарник тощий,
Уже летят в разведку журавли
Сквозь дым и зной непроходимой ночи
На ясный берег утренней земли.
1934, 1937
101. «В ранней юности — топот казахских коней…»
В ранней юности — топот казахских коней,
В ливне белые тополи тонут,
Старый коршун летит из ковыльных степей,
И луна загляделася в омут.
В ранней юности теплые травы томят
Молодым быстротечным раздором,
И сомы-великаны старательно спят,
Распушивши усы, по озерам.
В ранней юности ходит по речке паром,
Быстро кони двужильные пляшут,
Плясуны-старики за дорожным костром
Рукавами широкими машут.
В ранней юности пули свистят вдалеке,
Степь сухая — парилен громада,
В пересохшей, мучительно горькой реке
Словно слезы — следы звездопада.
1934
Тает месяц в ночах,
Словно вылит из воска,
В оренбургских степях
Снова красное войско,
А ковыль пожелтел
На исходе весны,
И томит партизана
Прошлогодняя рана,
И бегут по курганам
Потаенные сны.
На дорожном привале,
У широкой горы,
Где орлы пировали,
Догорали костры, —
Партизаны сидели
На разубранных седлах,
Вспоминали походы,
Хитрость дутовцев подлых,
Песню старую пели,
Струн заветных касаясь:
«Нету ласковей боле
Оренбургских красавиц.
Пуховой полушалок
На пригожих плечах…
Я тебя повстречала
В заповедных степях…»
Читать дальше