Дмитрий Медведев - Черчилль - быть лидером

Профессора Эрминия Ибарра и Марк Хантер

«Уинстон вернулся!»

В четверг, 31 августа 1939 года, Черчилль находился в своем загородном поместье Чартвелл. Весь день и бо́льшую часть ночи он провел за работой над монументальной «Историей англоязычных народов». С одним из помощников, молодым историком Дж. М. Янгом, Черчилль делился:

«Я завершил эпизод об Английской республике, но еще до конца не подчистил раздел, связанный с королевой Елизаветой. Это самое настоящее утешение во времена, подобные нашим, – иметь возможность погрузиться в прошлые века» [427] .

Когда Черчилль писал эти строки, он и не подозревал, насколько суровыми окажутся «наши времена». Буквально через несколько часов, на рассвете пятницы, 1 сентября 1939 года, когда утомленный после напряженной работы политик спал в небольшой комнатке, расположенной рядом с его кабинетом, немецкий учебный броненосец «Шлезвиг-Гольштейн», прибывший накануне в польский Данциг и встреченный местным населением с воодушевлением, открыл огонь по военно-транзитному складу на полуострове Вестерплатте. Германия вторглась в Польшу, в мировой истории начался новый кровопролитный период, новая, не знающая пределов в своей жестокости и в проявленном героизме война.

В половине девятого утра с Черчиллем связался посол Польши граф Эдвард Рачинский, сообщивший о вторжении. Спустя полтора часа хозяин Чартвелла, позвонив в Военное министерство, узнал от генерала Айронсайда о бомбежке Кракова и Варшавы. Тут же были разосланы приказы о полной мобилизации войск. Одновременно на шесть часов вечера было назначено экстренное заседание палаты общин.

Премьер-министр Невилл Чемберлен попросил Черчилля срочно приехать на Даунинг-стрит.

«Премьер сказал, что не видит никакой надежды на предотвращение войны с Германией и что для руководства ею предполагает создать небольшой военный кабинет в составе министров, не возглавляющих никаких министерств, – вспоминал Черчилль. – Он предложил мне войти в состав военного кабинета. Я принял его предложение без возражений, и на этой основе у нас состоялся долгий разговор о людях и планах» [428] .

Вечером в палате общин Чемберлен зачитал ноту, переданную Германии:

«Если германское правительство не предоставит правительству Его Величества убедительное подтверждение, что германское правительство прекратит все агрессивные действия против Польши и в кратчайшее время выведет свои войска с польской территории, правительство Его Величества без малейших колебаний выполнит свои обязательства по отношению к Польше» [429] .

Следующий день Черчилль провел в съемной лондонской квартире в Морпет-мэншн напротив Вестминстерского аббатства, ожидая приглашения на Даунинг-стрит. Бывший секретарь военного кабинета времен Первой мировой войны Морис Хэнки, которому также было предложено место в новом кабинете, писал своей супруге:

«Насколько я понимаю, в мои обязанности входит присматривать за Уинстоном. Я провел с ним утром полтора часа, он был переполнен идеями, некоторые из которых были хорошими, некоторые не очень. Но все они были ободряющие и масштабные» [430] .

Ожидания не оправдались. Второго сентября Черчилля не вызвали на Даунинг-стрит.

Его секретарь миссис Хилл вспоминала: «Уинстон ходил взад-вперед, словно тигр в клетке. Он ждал звонка, который так и не последовал» [431] .

Сам Черчилль описывал этот день следующим образом:

«Меня удивляло, что в течение всего дня 2 сентября, когда положение обострилось до крайности, Чемберлен хранил молчание. Я подумал, не предпринимается ли в последнюю минуту попытка сохранить мир, и оказался прав. Однако когда после полудня собрался парламент, произошли короткие, но довольно бурные дебаты, во время которых нерешительное заявление премьер-министра подверглось резкой критике».

Когда Артур Гринвуд поднялся на трибуну, чтобы выступить от имени Лейбористской оппозиции, член Консервативной партии Леопольд Эмери крикнул ему:

– Говорите от имени Англии!

«Эта реплика была встречена бурными аплодисментами, – вспоминает Черчилль. – Не было никакого сомнения, что палата настроена в пользу войны. Мне казалось, что она была настроена более решительно и выступала более единодушно, чем в аналогичном случае 2 августа 1914 года, при котором мне тоже довелось присутствовать. Вечером группа видных деятелей от всех партий пришла ко мне на квартиру и выразила глубокое беспокойство, выполним ли мы свои обязательства перед Польшей» [432] .