Анастасия Малешина - Преступления против жизни в странах общего права

После отмены запрета на производство аборта в 1969 г. в Уголовном кодексе оставалась ст. 251, которая признавала преступным любое искусственное прерывание беременности, за исключением тех случаев, когда дальнейшее вынашивание ребенка могло причинить существенный вред здоровью матери. Причем решение о необходимости проведения подобной операции должна была принимать комиссия, состоящая из трех врачей. Однако в 1988 г. Верховный суд Канады в решении по делу R v. Morgentaler пришел к заключению, что ст. 251 нарушает права граждан, закрепленные в ст. 7 Канадской Хартии прав и свобод, поскольку за годы действия нормы врачебные комиссии создавались не во всех больницах и не во всех провинциях, поэтому не каждая женщина могла воспользоваться предусмотренной процедурой [144].

В соответствии с действующей редакцией ст. 287 УК Канады «любое лицо, которое с намерением вызвать выкидыш у женщины, независимо от того беременна она или нет, использует все средства, чтобы реализовать свое намерение, виновно в преступлении, преследуемом по обвинительному заключению, за совершение которого предусмотрено пожизненное лишение свободы» [145]. Часть 2 ст. 287 УК Канады предусматривает ответственность за самоаборт с наказанием до двух лет лишения свободы. Под средствами ( means ), используемыми для производства аборта, закон предлагает понимать медикаментозные средства ( a ), инструменты ( b ), манипуляции любого рода ( c ). К ответственности за совершение данного деяния не привлекаются врач и женщина, давшая разрешение на искусственное прерывание беременности, если они действуют в соответствии с предусмотренной законом процедурой: имеется письменное разрешение на проведение аборта, в соответствии с которым продолжение беременности потенциально опасно для здоровья или жизни женщины; это разрешение выдано специальным комитетом по терапевтическим абортам и осуществляется в одобренной или аккредитованной Департаментом здравоохранения провинции медицинском учреждении.

В 1989 г. Верховный суд Канады рассмотрел дело, которое на правовом уровне прояснило вопрос о статусе эмбриона. Это был гражданский иск отца ребенка к его матери, которая в определенный момент решила отказаться от вынашивания ребенка и прервать беременность. Истец обратился в суд за судебным запретом производить какие-либо действия, которые могут причинить вред плоду, ссылаясь на свои права как отца и на право нерожденного ребенка на жизнь. Большинством голосов суд пришел к выводу, что требование заявителя не может быть удовлетворено, поскольку оно «направлено на ограничение прав его партнера, хотя, безусловно, продиктовано благородным желанием сохранить жизнь плода» [146].

В этом же году была создана специальная комиссия, которой было поручено разработать новую главу Уголовного кодекса, регламентирующую ответственность за преступные деяния, направленные на разрушение плода. По мысли членов комиссии, новая глава должна была состоять из четырех статей, первая из которых устанавливала ответственность за намеренное или неосторожное уничтожение или повреждение плода, вторая и третья регламентировали случаи медицинского вмешательства и искусственного прерывания беременности, которые следует рассматривать как уголовно наказуемые. При этом под плодом предлагалось понимать «продукт соединения мужской и женской половых клеток на любой стадии его существования и развития, в том числе эмбриональной» [147]. При рассмотрении проекта у членов комиссии возникло немало сомнений и разногласий относительно содержания будущего закона. В частности, одним из трудноразрешимых стал конфликт интересов матери и плода [148]. На самом деле, если плод неприкосновенен, то такая неприкосновенность должна быть абсолютной, в том числе и со стороны женщины, которая его вынашивает. Поэтому признание за плодом права на сохранение своей целостности в течение необходимого срока внутриутробного развития автоматически лишает женщину права на прерывание беременности или существенно это право ограничивает даже на самых ранних сроках.

К тому же, как бы ни пытались уравнять статус родившегося человека и человеческого плода, на практике в случае конфликта жизненных интересов приоритет все же отдается женщине, его вынашивающей. Как отметил в своей работе Р. Дворкин, «можно ли считать, что врач демонстрирует уважение к жизни, когда он позволяет матери умереть, чтобы спасти плод. Какой выбор в данной ситуации вообще может свидетельствовать об уважении к ценности человеческой жизни? Предположите плод, обладающий серьезными аномалиями развития: является ли это уважением или соревнованием с жизнью позволить ему родиться на свет? Какими вообще моральными принципами мы должны руководствоваться, принимая такие и подобные решения?» [149]