Владимир Горохов - Законодатель. Том 2. От Анахарсиса до Танатоса

Мудрецы, сидевшие до сих пор напряжённо, после сказанного Пифией несколько расслабились, переглянулись, посмотрели друг другу в глаза. Некоторые пожали плечами, дескать, ну и ну, вот так задача. Иные тут же, скороговоркой, обменялись мнениями. Селена, чувствуя, что за столом имеет место неопределённость, а возможно и небольшое внутреннее недовольство, решилась на хитрый шаг и весьма тихим голосом возвестила:

– Поймите меня правильно, высочайшие мудрецы. Ни я, никто другой не смеют грубо и бесцеремонно вмешиваться в дела мудрости. Аполлон свидетель тому. Я не вправе ставить перед вами задачи, о мудрейшие, ибо мудрость и задачи – вещи несовместимые. Мудрствовать, как полагаю я, значит размышлять по собственной воле, являться свободным от каких-либо обязательств перед всеми людьми, храмами, даже перед богами. Это столь тонкий вопрос, что я иногда теряюсь, когда о нём завожу речь. Но я твёрдо знаю, что участвовать в делах мудрости, означает быть никем и ничем неограниченным, безмятежным, искренним, не знающим окраин и пределов, не ощущающим ничьей власти над собой. Разумеется, кроме власти ответственности, чести и достоинства. Мудрость есть дерзостная мысль. Мудрец, как полагает Аполлон, ни за что не отвечает, зато заставляет каждого человека задуматься над собой, над своей жизнью, над жизнью других. Мудрствование по принуждению абсурдно и невозможно. В этом случае оно превращается в угодничество, фарс, а то и в чистую ложь. Даже боги не желают вмешиваться в ваши мудрые поиски, речевания и разговоры. А посему, мы, то есть Аполлон, Храм и Я, высокочтимо приглашаем вас к мудрой беседе. Приглашаем к беседе застольной, не стеснённой, творческой, с наполненными чашами вина, честными помыслами и чистой душой. Именно приглашаем! Каждый из вас свободен от каких-либо обязательств на нашей застольной встрече. Для вас сегодня не существует никаких сдерживающих сил, кроме силы этоса и собственной совести, а также чести мудреца. Каждый из вас, если сочтёт необходимым, вправе встать и в любое мгновение покинуть наш пир. Насильственно мудрость не держит никто. Мудрецы – свободные, ни от кого не зависящие люди.

Селена на мгновение умолкла, обвела всех любопытствующе-вопросительным взглядом, намеренно помолчала, ещё раз пристально всмотрелась в глаза и лица мудрецов, затем, удовлетворившись увиденным, торжественно огласила:

– Итак, мудрейшие из мудрых, начнём! Начнём созидать то, ради чего мы здесь собрались. Первым выскажется сидящий рядом со мной муж из мужей – Солон Афинский. С радостью вверяю ему слово.

Афинянин, который сосредоточенно слушал Пифию, при упоминании собственного имени чуть-чуть вздрогнул, будучи не совсем готовым сразу начать столь сложный мудрейший разговор. В принципе все мудрецы к такому разговору целенаправленно не готовились. В этом-то как раз и состоял тайный замысел служителей дельфийского храма. Многие из них, согласно собственному разумению, полагали, что неожиданность – один из важнейших источников поиска подлинной истины, а сама истина должна находиться на поверхности. В то время как мудрецы считали наоборот – истина в глубинах.

– Ну почему сразу Солон? – иронизируя, возмутился афинский мудрец, боясь, что его мысль начнет увлекать за собой других. – Я бы советовал начать с премудрого Эзопа. Он остёр на язык, любит нововведения и может задать высокий полемический накал пиру.

Не успел Солон произнести последнее слово, и не успела засомневавшаяся Пифия показать рукой на сочинителя басен, как Эзоп тут же торжественно провозгласил:

– Нет ничего проще! Такого рода премудростей я знаю сотни. Вот лучшая из них: «Все люди – сволочи!» Вот вам и достойный ответ богам. Они будут довольны такой человеческой самооценкой. Боги – мудры, а люди – сволочи. Моим изречением мы спасём людей от всех напастей.

– Все пропало, – тихо простонала Селена. – Эзоп, этот кошмарный демиург неизвестного, несомненно, желает испохабить весь пир. Его разум – это болезнь. Такими призывами он рвётся спасать людей. Как бы самих эллинов не пришлось спасать от Эзопа. Он не иначе, как антипод всему мудрому.

– О, достойнейшие мужи, – грустно промолвил Биант, – полагаю я, что чудовищная гнома Эзопа, – это только пролог к его «большим священным мыслям». Опасаюсь, как бы наш всеэллинский пир не превратился в отвратительное пиршество эзопова «ума» и эпопею его алогизма. Похоже, мировая спесь снизошла на Эзопа, и античеловеческая злость обрушилась на него.