Сергей Россинский - Механизм формирования результатов «невербальных» следственных и судебных действий в уголовном судопроизводстве. Моно

Тем не менее в советской литературе до- и послевоенного периода все же можно отметить некоторые попытки, направленные на изучение доказательственной сущности протоколов в уголовном судопроизводстве. Так, М. А. Чельцов писал об актах и протоколах судебно-следственных органов как об особом виде письменных доказательств, заменяющих в суде иные источники – вещественные доказательства и показания свидетелей, прочтение которых происходит вместо судебного осмотра и допроса. Далее он указывал, что они могут использоваться либо при противоречии устных показаний на суде с показаниями, ранее запротоколированными, либо при отсутствии устных показаний за смертью свидетеля, невозможностью его явки или отказом обвиняемого от дачи показаний 143. Очень близкую позицию занимала в то время и Л. Т. Ульянова. Она полагала, что особенностью протоколов следственных и судебных действий является их производность от других источников доказательств (протокол допроса – от показаний свидетеля или обвиняемого, протокол осмотра – от обстановки и вещественных доказательств на месте происшествия и т. д.) 144. Мы не можем согласиться с такой точкой зрения, поскольку в данной ситуации налицо некоторое смешение протоколов следственных действий и судебного заседания как вида доказательств по уголовному делу с их содержанием, в том числе с информацией, подлежащей оглашению в судебном заседании, в частности с показаниями потерпевшего и свидетеля. Однако все же необходимо признать стремление уважаемых авторов задать некий научный импульс для дальнейшего развития рассматриваемой проблемы.

Весьма любопытной является высказанная по поводу протоколов позиция В. Я. Лившица. Автор отмечал, что в советском уголовном процессе центр тяжести лежит на судебном разбирательстве как главной стадии процесса, в которой суд непосредственно воспринимает и проверяет доказательства, служащие основанием судебного приговора. Именно такое исследование, производимое судом в судебном заседании, лучше всего соответствует выполнению тех задач, которые стоят перед советским судом, и в первую очередь – отысканию материальной истины по делу. При этом он указывал, что в буржуазном уголовном процессе эпохи империализма широко проявляются различные заимствования из арсенала инквизиционного процесса и возврат к нему. А под такими заимствованиями автор, в частности, понимал и проведение судебного следствия исключительно путем ознакомления суда с протоколами предварительного следствия без непосредственного заслушивания устных показаний живых лиц 145. Оценивая данную точку зрения, мы вынуждены расценивать ее как имеющую политическую окраску, как обусловленную стремлением автора пуститься из крайности в крайность, идеализировать советское правосудие, превознести его перед иными, буржуазными формами судопроизводства. А результат остается все тем же: Лившиц, как и другие вышеупомянутые авторы, явно обесценивал протоколы следственных действий, придавая им второстепенный характер.

Таким образом, комплексный анализ изложенных позиций позволяет нам констатировать весьма слабый научный интерес советских процессуалистов до- и послевоенного периода к проблеме использования в доказывании по уголовным делам протоколов следственных действий и судебного заседания. В своих работах они преимущественно ограничивались указанием на данный вид доказательств в контексте ст. 58 действовавшего тогда УПК РСФСР 1923 г. При этом общее отношение к протоколам как к доказательствам в науке осталось прежним – в определенной степени второстепенным. Не была разорвана совершенно необоснованная связь между протоколами и иными используемыми в доказывании письменными документами: справками, характеристиками и тому подобными объектами. А наметившиеся тенденции развития данной процессуальной проблематики, на наш взгляд, были ошибочными, так как, во-первых, обуславливали смешение различных видов доказательств как между собой, так и с содержавшейся в них доказательственной информацией, а во-вторых, были направлены на их явное обесценивание, на изначально закрепление за ними производного характера. Более того, намеченные тенденции во многом обуславливались политическим заказом, стремлением превознести советское правосудие. Поэтому очевидно, что рано или поздно они были обречены на провал.

Серьезным импульсом для развития проблемы использования в доказывании по уголовным делам протоколов следственных действий и судебного заседания послужила проведенная на рубеже 50–60-х гг. прошлого века реформа уголовно-процессуального законодательства СССР и союзных республик. Так, ст. 16 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР 1958 г. 146 предусматривала в качестве одного из видов (источников) доказательств протоколы следственных и судебных действий. Аналогичные правовые нормы нашли отражение в уголовно-процессуальных кодексах союзных республик, в частности в ч. 2 ст. 69 УПК РСФСР 1960 г. А ст. 87 того же кодекса раскрывала сущность протоколов следственных действий и судебного заседания. Научная общественность бурно откликнулась на подобную законодательную новацию. Во втором томе коллективной монографии «Теория доказательств в советском уголовном процессе», вышедшей в 1967 г., протоколам следственных действий и судебного заседания посвящен целый самостоятельный параграф. Под данными протоколами Г. М. Миньковский и В. Г. Танасевич – авторы данного параграфа – понимали письменные акты, составленные лицом, производящим дознание, следователем, прокурором, судом при производстве следственных и судебных действий по собиранию и проверке доказательств. При этом сразу же следовала совершенно справедливая оговорка, что к таковым относятся не все протоколы, а лишь те, которые фиксируют фактические данные, полученные составителем протокола в результате непосредственного наблюдения действий, явлений, материальной обстановки, следов. И наконец, в отличие от своих предшественников, авторы выделяли целый ряд особенностей, характеризующих протоколы как самостоятельный вид (источник) доказательств: а) они фиксируют целенаправленную деятельность органов расследования; б) они всегда фиксируют длящуюся деятельность; в) не только их использование, но и составление носит процессуальный характер 147. В свою очередь, В. М. Галкин отмечал, что исходя из особых условий формирования процессуальных документов законодатель из всей группы документов выделяет протоколы следственных и судебных действий. Он же говорил, что доказательствами УПК РСФСР признает протоколы лишь тех следственных и судебных действий, во время которых фиксируются факты, воспринимаемые органами расследования и суда непосредственно 148. М. С. Строгович в своих более поздних работах также пересмотрел прежнюю позицию относительно сущности протоколов следственных действий и судебного заседания и писал о них как об отдельном виде доказательств, удостоверяющих обстоятельства и факты, установленные при осмотре, освидетельствовании, выемке, обыске, задержании, предъявлении лица для опознания и производстве следственного эксперимента. При этом он особо подчеркивал, что в эту группу закон выделяет именно те протоколы, в которых фиксируются определенные факты, фактические обстоятельства, например то, что было обнаружено при осмотре места преступления, при обыске у обвиняемого. К ним не следует относить протоколы допросов, а также действий, фиксирующих выполнение определенных требований закона без установления обстоятельств существа дела, например протокол ознакомления обвиняемого с материалами законченного дела 149. Примерно тех же взглядов придерживались И. М. Гуткин 150, В. П. Божьев, А. И. Лубенский 151, З. Т. Гулкевич 152и многие другие специалисты.