П. Сергеич - Уголовная защита

В приведенных выше примерах ложь подсудимых изобличается частью явной нелепостью их объяснений, частью противоречиями в их словах; другим обычным средством изобличения подсудимых служат свидетельские показания. Конечно, правда не всегда бывает сильнее лжи, но мне кажется, нельзя не признать, что на суде несравненно труднее лгать, чем говорить правду. Самый ловкий лжец может быть изобличен самым простодушным правдивым человеком.

Подсудимый, рецидивист, обвинялся в грабеже кошелька с насилием в соучастии с другим грабителем. Он признал себя виновным в краже и объяснил, что не мог грабить, потому что правая рука у него изувечена. Рука его действительно была искалечена. Один из присяжных спросил, какою рукою он украл кошелек. «Левою», – ответил подсудимый. «А из какого кармана?» – спросил другой присяжный. «Из левого». Председатель спросил потерпевшего:

«Не помните ли, из какого кармана у вас вытащили кошелек?»

Потерпевший шумно усмехнулся:

«Так что, извините, у нас штаны самодельные; левого кармана мы вовсе не делаем; из правого вытащил, даже пуговка отлетела».

Мещанин Сергеев обвинялся в грабеже. На предварительном следствии он не признал себя виновным и объяснил, что, проходя по Невскому проспекту, он нечаянно задел пуговицей своего верхнего платья за цепочку проходившей мимо него женщины; она остановила его и он позволил ей отцепить цепочку от пуговицы, как вдруг из-под бурнуса этой женщины упали на панель часы.

В показании потерпевшей на предварительном следствии было записано следующее: «Лишь только я успела поравняться с домом № 68 по Невскому проспекту, как близко ко мне подошедший человек выше среднего роста, блондин, ухватившись быстрым движением руки за золотую шейную цепочку, висевшую у меня поверх бурнуса, отделил от нее мои золотые часы и хотел бежать. Я побежала за грабителем, держа его за платье и крича: ”Постойте, постойте, молодой человек!” Когда он остановился и я стала уличать его в похищении часов, он ответил градом площадных ругательств; в это время я заметила на панели около себя мои часы, которые он, по всей вероятности, подбросил. Я положительно утверждаю и видела, как он оборвал мои часы от цепочки».

Подсудимый, кроме грабежа, обвинялся еще в третьей краже, причем два раза был осужден за кражу часов. Кто заслуживает доверия: свидетельница, ничего не потерявшая от попытки подсудимого, или он, рецидивист, со своей пуговицей? Кажется, ясно. И несмотря на это подсудимый на глазах защитника повторил слово в слово свой нелепый вымысел!

Правда слышится в показании добросовестного свидетеля так же ясно, как ложь в словах подсудимого. На обычный вопрос председателя по поводу решительных показаний свидетеля подсудимые сплошь и рядом говорят, что свидетель «нахально врет». Это также грубость столь обычная, что защитники могли бы отучить от нее подсудимых, если бы внимательнее относились к своим обязанностям. Как только на суде рецидивист и грубый человек, отрицающий свою виновность, то оскорбление свидетеля уже возможно и до некоторой степени вероятно. Отчего не предотвратить его?

А между тем как могущественны иногда бывают правдивые слова подсудимых. Я не говорю о тех громких процессах, где убий ство из ревности заранее оправдано общественным настроением и знаменитый адвокат развивает перед присяжными блестящие страницы сочиненного им романа; я говорю о скромной, неумелой, робкой правде, о самой простой, серенькой правде, которая в двух-трех искренних словах разбивает самое твердое обвинение.

Молодой крестьянин обвинялся в краже 420 рублей у родственника, приютившего его в своей квартире в Петербурге. Уехав в деревню после пропажи денег, он рассказал одному из своих односеленцев, что обокрал дядю, прибавив: у него взять не грешно; наживает не своим трудом; затем в присутствии урядника он признался дяде в краже и просил прощения, но денег не возвратил. На предварительном следствии он отрицал свою виновность, утверждая, что дядя – ростовщик, оклеветавший его, а урядник – взяточник, который «за деньги всякого вора прикроет». На судебном следствии он сказал, что денег не брал, и опровергал свидетелей, его уличавших. Всем было ясно, что он лжет; присяжные были очень строги; нет сомнения, что ответ о виновности был готов еще до прений. Но во время речи прокурора было заметно, что защитник несколько раз обращался к подсудимому с каким-то настойчивым требованием; это продолжалось, пока, наконец, подсудимый не кивнул ему утвердительно головой. Когда обвинитель кончил, защитник просил возобновить следствие, объяснив, что подсудимый имеет сделать существенно важное заявление суду. Председатель предоставил ему слово. Подсудимый встал и с видимым усилием над собою сказал: я украл, простите. На дальнейшие вопросы он объяснил, что пришел в суд с намерением покаяться в своей вине, но не мог этого сделать: боялся. Что оставалось сделать обвинителю? Он сказал, что, если покаяние искренно, виновный имеет право на снисхождение; защитник говорил недолго, а мог бы и совсем не говорить: он свое дело уже сделал. В последнем слове подсудимый прибавил, что он работает в деревне на жену и ребенка; это была правда. Присяжные подумали, подумали и решили, что можно простить.