Коллектив авторов - Судебные речи известных русских юристов

Здесь уместно остановиться на затронутом прокурором вопросе о значении нотариального продажного акта 16 июля 1886 г. Документ этот возбуждает два вопроса: о юридической силе самой сделки и о доказательствах ее существования. Прокурор утверждал, во-первых, что самая сила этого акта весьма спорна и, во-вторых, что, по свойству сделки, с утратой документа теряется и самое право, из этой сделки вытекающее. Смею думать, что мой почтенный противник-криминалист весьма заблуждается и, позволю себе представить по этому поводу следующие соображения. О юридической силе самого акта я говорить не стану, так как чем разрешится спорное дело в сенате -- не знаю. Но я знаю, что Таганрогский коммерческий суд, признав этот договор правильным актом имущественной передачи, признал вместе с тем и наследника умершего Максименко, брата его Антонина, полноправным пайщиком торгового дома, заместителем Александры Максименко; я знаю, кроме того, что в тяжбе Дубровиных о силе этого продажного акта подсудимая никакого участия не принимает. Второй вопрос -- о способах удостоверения сделки в случае утраты письменного договора -- представляется несколько сложнее. По закону договор может быть уничтожен только по взаимному согласию контрагентов. Утрата документа, служащего внешней оболочкой договора, конечно, создает утратившей его стороне известные затруднения, но чисто процессуального свойства, и отнюдь не лишает приобретенных по договору прав. Утраченный документ может быть восстановлен или заменен. Так, например, выдаются дубликаты исполнительных листов. Если возможно восстановление даже исполнительного листа, то тем легче может быть доказан факт существования договора, для заключения которого письменная форма не обязательна. Пай в предприятии есть вид имущества движимого; продажа движимости может быть совершаема и словесно, без письменного договора. Существование же словесного договора и все возникающие из него споры могут быть доказываемы свидетельскими показаниями, причем закон в некоторых случаях допускает этот вид доказательств и в удостоверение событий, для которых предустановлены доказательства письменные, формальные.

Поэтому стоило только Антонину Максименко выставить свидетелями нотариуса Фоллендорфа и писцов его конторы, и совершение продажного акта было бы на суде установлено. Но в данном случае прибегать к этому способу не было никакой надобности, ибо договор 16 июля 1886 г. занесен был в нотариальный реестр и потому оставил неизгладимый след в официальных актах. Хотя он внесен в реестр и недословно, но все существенные подробности акта были прописаны полностью; там обозначены договаривающиеся стороны и попечитель над одной из них, точно указаны продаваемое имущество, цена и т. п. Словом, в этом реестре -- экстракт договора 16 июля. Стоило взять засвидетельствованную выписку из этого реестра -- и утраченный акт для суда вполне восстановлен. Антонин Максименко так и поступил: в основание его иска и представлена такая именно выписка из нотариального реестра, и суд, признав ее доказательством вполне достаточным, удовлетворил его иск.

Говорят, далее, что этот акт был скрыт. Но "скрывать" подобный документ было бы совершенной бессмыслицей: скрывают то, чем можно впоследствии воспользоваться (деньги, процентные бумаги и т. п.). В сокрытии же документа, не дающего скрывающему никаких прав, нет, разумеется, ровно никакого интереса. Такой документ, на котором основаны не мои, а противника моего права, я в корыстных целях не скрою, а уничтожу. Однако договор 16 июля не только не был уничтожен, но нами же был представлен в Таганрогском суде, как только об этой сделке зашла на суде речь.

Итак, продажный акт существует; он -- в силе; на нем основано решение коммерческого суда; и перед вами не богатая когда-то дочь купца Дубровина, а лишенная всего, почти нищая, вдова Максименко.

Таков "любовный мотив" преступления, выставленный обвинительным актом и вполне, надеюсь, опровергнутый доводами защиты. Но мотив этот оказывается не единственным: здесь, на суде, произошла сегодня небывалая еще "перемена фронта" обвинения. Сознавая всю шаткость обвинения, построенного на опровергнутом следствием любовном мотиве, прокурор ставит новую подпорку к этому готовому рухнуть и рассыпаться во прах зданию. В обвинительной речи любовный мотив отходит на второй план, и на его место выступает мотив корыстный. Но если первая мотивировка обвинения страдала явной негодностью материала и произвольностью выводов, то мотивировка вторая, сегодняшняя, представляет собой ряд совершенно не считающихся с фактами экскурсий в область житейской философий. "Долой факты!" и "Да здравствует психология!" -- таков девиз обвинителя, совсем, по-видимому, позабывшего, что "психология ведь -- палка о двух концах..."