Михаил Гершензон - Избранное. Мудрость Пушкина

Известия Отд. русск. языка и словесности Имп. Акад. Наук. 1896 г. Т. I. Кн. 2. С. 387.

Письмо Хомякова. – Русский Архив. 1884. Кн. 4. С. 282: ср. Русский Архив. 1900. Кн. 11. С. 414. Плодом этой болезненности надо, по-видимому, считать письмо Чаадаева к Шевыреву, подлинник которого хранится в Имп. Публ. Библ. Оно помечено: «Басманная, 20 июля». Чаадаев просит Шевырева навестить его, так как он болен и не выходит из дому; кроме того, он желал бы о многом поговорить: «Я оставлю Москву. Надобно ее оставить не с пустыми руками. Остальные, немногие предсмертные дни хотел бы провести в труде полезном, а для этого нужно или укрепиться в своих убеждениях, или уступить потоку времени и принять другие. Ваша теплая душа поймет, что с сомнениями тяжело умирать, какие бы они ни были».

Жихарев был его племянник и в последние годы – ближайший к нему человек.

Это письмо напечатано в «Полярной Звезде». Кн. 5. С. 221. Сравн. Соч. Герцена. Женев. изд. VII. С. 263.

«Дорогой мой, дело идет о своей шкуре» (франц.).

Этот листок сохранился среди бумаг Екатерины Николаевны Орловой, вдовы Михаила Федоровича; Чаадаев, как мы знаем, был дружески близок с ними, – и с Екатериной Николаевной после смерти мужа.

Русский Архив. 1893. № 3. С. 285–286.

Оно напечатано в статье проф. Кирпичникова, в «Русской Мысли». 1896. № 4. С. 153–154.

Синий чулок (франц.).

Лемке. Чаадаев и Надеждин. – Мир Божий. 1905, декабрь. С. 91–92.

Да приидет царствие Твое (лат.).

Иоанн. XVII, 11.

Эта фраза была опущена в русском переводе, напечатанном в «Телескопе». – Прим. М.Г.

Фотия.

1829.

Бесполезно пытаться точно определить, в каком именно месте земли находился этот источник света; но то достоверно, что предания всех народов мира единогласно признают родиной первых человеческих познаний одни и те же страны.(Примечание принадлежит Чаадаеву [Ред.].)

Как Шлейермахер, Шеллинг, Кузен и др. (Примечание принадлежит Чаадаеву [Ред.].)

Тогда, например, люди уже не будут искать великий Вавилон в том или другом земном государстве, как это делали еще недавно, но почувствуют, что сами живут среди грохота его разрушения, т. е. они поймут, что вдохновенный историк будущих веков, рассказавший нам это ужасающее падение, имел в виду не крушение одной какой-либо державы, но крушение материального общества вообще, того общества, какое мы видим. (Примечание принадлежит Чаадаеву [Ред.].)

Александр, Селевкиды, Марк Аврелий, Юлиан, Лагиды и т. д. (Примечание принадлежит Чаадаеву [Ред.].)

Из зрелища, представляемого Индией и Китаем, можно почерпнуть важные назидания. Благодаря этим странам, мы являемся современниками мира, от которого вокруг нас остался только прах; на их судьбе мы можем узнать, что сталось бы с человечеством без того нового толчка, который был дан ему всемогущей рукою в другом месте.

Заметьте, что Китай с незапамятных времен обладал тремя великими орудиями, которые, как говорят, всего более ускорили у нас прогресс человеческого ума: компасом, книгопечатанием и порохом. Между тем, к чему они послужили ему? Совершили ли китайцы кругосветное путешествие? открыли ли они новую часть света? обладают ли они более обширной литературой, чем какою обладали мы до изобретения книгопечатания? В пагубном искусстве убивать были ли у них, как у нас, свои Фридрихи и Бонапарты? Что касается Индостана, то жалкая доля, на которую обрекли его сначала татарское, потом английское завоевания, ясно обнаруживает, как мне кажется, то бессилие и ту мертвенность, какие присущи всякому обществу, не основанному на истине, непосредственно исходящей от высшего разума. Я лично думаю, что такое необыкновенное уничижение народа, являющегося носителем древнейшего естественного просвещения и зачатков всех человеческих знаний, заключает в себе сверх того еще какой-то особый урок. Не в праве ли мы видеть здесь приложение к коллективному уму народов того закона, действие которого мы ежедневно наблюдаем на отдельных лицах, именно, что ум, по какой бы то ни было причине ничего не заимствовавший из массы распространенных среди человечества идей и не подчинившийся действию общего закона, но обособившийся от человеческой семьи и совершенно замкнувшийся в самом себе, неизбежно приходит тем в больший упадок, чем своевольнее была его собственная деятельность? В самом деле, была ли когда-либо какая другая нация доведена до такого жалкого состояния, чтобы стать добычей не другого народа, но нескольких торговцев, которые в своей родной стране сами являются подданными, здесь же неограниченными властителями? Притом, помимо этого неслыханного уничижения индусов, явившегося следствием их покорения, самый упадок индусского общества начался, как известно, гораздо раньше. Его литература и философия и самый язык, на котором они изложены, относятся к давно уже исчезнувшему порядку вещей.