Андреа Питцер - Тайная история Владимира Набокова

Год рождения Набокова, как и любой другой год в истории человечества, нес в себе семена и надежды, и отчаяния. История не знает четких границ, поэтому все, что было в уходящем веке хорошего и плохого, беспрепятственно перетекло в век новый. Бескрайними, необъятными землями России пятый год правил Николай II. Усилия, приложенные им к созыву Гаагской мирной конференции 1899 года, на которой рассматривался проект создания трибунала для разрешения международных споров и была сделана попытка ограничить употребление «разрушительных взрывчатых составов», вскоре снискали императору номинацию на первую Нобелевскую премию мира. Конференция запомнилась как одна из немногих славных вех в правлении царя Николая.

В Париже начался пересмотр нашумевшего «дела Дрейфуса». Французского еврея по имени Альфред Дрейфус, много лет назад обвиненного в шпионаже в пользу Германии и сосланного на гиблый Чертов остров, вернули в мир живых, чтобы он еще раз предстал перед судом. Той весной появились факты, в свете которых стало понятно, что Дрейфус пал жертвой антисемитизма. Общественный протест вспыхнул с новой силой, но повлиять на судьбу Дрейфуса не смог: несчастного разжалованного капитана повторно признали виновным и только после этого неожиданно помиловали.

На Кубе закрыли основанные испанскими военными «реконцентрационные лагеря» – после того, как стали известны чудовищные условия содержания заключенных, снискавшие губернатору Кубы прозвище Мясника. Тем не менее испанскому изобретению суждена была долгая жизнь. Пока маленький Набоков учился ползать и ходить, одна западная держава за другой устраивали на своих колониальных территориях концентрационные лагеря: США – на Филиппинах, Британия – в Южной Африке, Германия – в Юго-Восточной Африке.

Со временем у Владимира Набокова появятся веские основания задуматься о Ленине, царях, заразе антисемитизма и концентрационных лагерях. А пока младенец, благополучно появившийся на свет на утренней заре, впервые открывает глазки на втором этаже изысканного особняка из розового гранита, даже не догадываясь, в какой чудесной семье ему привелось родиться.

Младенца окрестили в ближайшей церкви, чуть не назвав по ошибке Виктором. Если православный протоиерей не отступил от канона, значит, новонареченного Владимира погрузили в купель со святой водой, затем крестообразно состригли четыре прядки волос и помазали освященным маслом, чтобы легче было выскользнуть из тисков зла: в жизни, которая ждала крещаемого, не стоило пренебрегать никакой помощью.

Дом Набоковых – четвертый по Большой Морской, если считать от Исаакиевской площади с ее знаменитым собором. Построенный по заказу русского царя и по проекту французского архитектора, самый большой православный храм города соединил в себе элементы античного, византийского и русского стиля – и при этом смотрелся бы органично и в Париже, и в Берлине.

Однако собор, достроенный в 1858 году, был прочно укоренен в болотистой почве Петербурга: чтобы его фундамент не поплыл под тяжестью гранитных колонн и цоколя, под него вбили целый лес – больше десяти тысяч деревянных свай.

Собор вырос неподалеку от набережной Невы, всего в километре от Петропавловской крепости – первого здания, построенного здесь Петром I. Вначале крепость мыслилась как защитное сооружение тогда еще приграничного города, но довольно скоро превратилась в политическую тюрьму. В 1718 году родной сын Петра царевич Алексей поплатился за попытку сбежать из страны, став одним из первых обитателей темницы. Подвергнутый пыткам по приказу отца, он умер здесь в возрасте двадцати восьми лет. Другим известным узником стал старший брат Ленина Александр Ульянов, впоследствии казненный за покушение на царя.

Крепость хранила петровскую столицу, а столица постепенно возвышала род Набоковых. Через сто с лишним лет после постройки Петропавловской крепости ее комендантом был назначен один из двоюродных прадедов Набокова. На этой должности он снабжал книгами арестованного за участие в революционном кружке Федора Михайловича Достоевского.

С самого рождения будущий писатель принадлежал не только России, но и миру. Среди его первых воспоминаний – детская кроватка «с подъемными сетками из пушистого шнура по бокам» и мимолетный образ блестящей мокрой крыши во время поездки в дядюшкин замок на юге Франции. Кормилица Володи Набокова жаловалась, что ребенка невозможно уложить спать – он постоянно бодрствует, с любопытством глядя по сторонам. Его каждый день купали в ванне. Не пороли. Когда владение мальчика русским языком еще сводилось к словам «какао» и «мама», он уже читал и писал по-английски. Его гувернантка мисс Норкот влюбилась в женщину, а домашний учитель Ордынцев влюбился в его мать. Володя тем временем строил за спинкой семейного дивана темный тоннель из подушек.