Array Сборник - «Это просто буквы на бумаге…» Владимир Сорокин - после литературы

Ср.: Hansen-Löve A . Op. cit. S. 335: «В противоположность зыбкости структуры текста, декламация – это всегда окончательное решение против других возможных интерпретаций, то есть иерархизация и подчинение тех факторов, которые в ней не работают как доминирующие».

Derrida J . Op. cit. P. 229.

Ibid. P. 233–234.

Деррида (Ibid. P. 225) говорит, ссылаясь на Малларме, о «жестикуляционном письме» пантомима.

В том числе – и прежде всего – в форме устной речи.

Ямпольский М. Указ. соч. С. 18–51.

Ср.: Drubek-Meyer N . Gogol’s eloquentia corporis. Einverleibung, Identität und die Grenzen der Figuration. München: Sagner, 1998.

«Первичным во всей этой сложной миметической цепочке, транслирующей и перекодирующей телесную моторику „исполнителя“, будет немая гримаса, передергом своим обозначающая иллюзию референциальности. Звучащая речь здесь – не более как один из этапов миметической трансляции»; «Тела гоголевских персонажей ведут себя сходно с воображаемым телом мимирующего исполнителя-автора» ( Ямпольский М . Указ. соч. С. 23, 19). Однако мы не можем целиком последовать за проблематичным смешиванием Ямпольским понятий «мимесис» и «мимирование», восходящим к тексту Деррида о Платоне и Малларме; например, в связи с «имитационностью поведения» Ямпольский рассуждает о «двойном мимесисе» (Там же. С. 51), что, однако, не совпадает с мимированием мимесиса.

При каллиграфическом переписывании Башмачкин беззвучно помогает себе губами. Для гоголевского героя, обладающего восприимчивостью к «извивам письма», само письмо – это механическое списывание, которое сопровождается рефлекторными конвульсиями при воспроизведении определенных букв. Переписчик у Гоголя так же сгибается под воздействием письма, как медиум Ансельм в «Золотом горшке» Э. Т. А. Гофмана.

Из Н. Берга; цит. по: Вересаев В . Гоголь в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников. М.: Московский рабочий, 1990. С. 440.

Ямпольский М . Указ. соч. С. 19.

Там же. С. 43; Бранг ( Brang P . Op. cit. S. 36) приводит пример позитивной, утвердительной «не-вербальной декламации» с активным использованием средств мимирования. В 1792 году парализованный апоплексическим ударом Д. И. Фонвизин с помощью сопровождающего офицера «читал» у Державиных свою комедию «Выбор гувернера»: «Он подал знак одному из своих вожатых, и тот прочитал комедию одним духом. В продолжение чтения автор глазами, киваньем головы, движением здоровой руки подкреплял силу тех выражений, которые самому ему нравились» – Дмитриев И. И . Взгляд на мою жизнь. М.: Издание М. А. Дмитриева, 1866. C. 59. Наполовину парализованный автор невольно становится здесь чревовещателем, пользующимся мимикой и жестикуляцией для подтверждения звуковой материализации, обеспечиваемой кем-то другим. Телесное присутствие Фонвизина становится – пусть и в дефицитарной форме – в качестве медиума (в значении Б) не-ироническим средством декламации.

См.: Ямпольский М . Указ. соч. С. 38.

«Om Begrebet Ironi med stadigt Hensyn til Socrates» (1841).

Ямпольский М . Указ. соч. С. 40. Наводит на размышления совпадение сорокинского отказа от реализации речевого произведения в pronunciatio с той антириторической установкой, которая характерна для русского реализма XIX века. Возможное (пусть и симулированное, то есть «позитивно» ироническое) объявление о приверженности антириторике обнаруживается в некоторых недавних интервью Сорокина, когда он говорит о своем намерении принять наследство Толстого и т. п.

Там же.

В этой связи было бы интересно зафиксировать, с кем выступает Сорокин (выбор пола, телесной экспрессивности, национальности); поначалу доминировала связка выразительного Урбана и Сорокина как его негатива, существующего только через посредство своего чтеца-переводчика. Но есть и другой вариант, когда Сорокин становится демоном актера, читающего текст Сорокина, то есть исполняющего чужой, не созданный им самим текст (ср. пример 3). В качестве контрпримера можно снова назвать Пригова, который во время некоторых выступлений 1994 года спонтанно инструментализировал немецких славистов, включая их в свой перформанс как «вторые голоса» (одновременное чтение русского и немецкого текста). Здесь акцентируется подчиненность неподготовленного чтеца текста-перевода, которого Пригов едва ли посвящал в планируемый ход выступления и которому, реагируя на ситуацию, оставалось лишь спонтанно мимировать приговский речитатив.